Если бы мы стали рассказывать обо всём, что пришлось пережить Леониду Серёгину в понедельник, книжка эта осталась бы недописанной, потому что сердца авторов разорвались бы от жалости к герою.
Началось с того, что главный вообще не принял Серёгина, а велел секретарше сказать ему, чтобы заходил вечером с готовым материалом.
Но это бы ещё ничего. Главный всегда недолюбливал устную речь и предпочитал ей готовый материал. Не раз на планёрках он учил репортеров «не языком трепать, а топором махать», подразумевая под топором авторучку и пишущую машинку.
Худшее произошло шесть часов спустя, когда главный сам позвонил в отдел, пригласил к себе Серёгина и, любезно справившись о его здоровье, провел рукой на уровне собственных ушей сперва слева направо, а затем справа налево. От этого жеста у Серёгина похолодело в животе, как у гладиатора, завидевшего на трибунах опущенные вниз пальчики римских матрон.
Напрасно пытался Серёгин козырять именами Тарасюка и Белова. Напрасно старался уверить редактора в суперактуальности материала, в том, что этот материал откроет новую эру — эру журналистики на межзвездном уровне. Редактор только отрицательно крутил головой, аккуратно причесанной на косой пробор. Хватит с него первых мест. Лучше он обойдется без первых сообщений о загадочной находке серёгинских протеже, но зато и без первых опровержений по тому же самому поводу. Кстати, пусть Серёгин благодарит судьбу, что его тогда не пустили в пустыню. Не хочется ли ему полюбоваться, какие «находки» делали там его подопечные и на что они тратили там командировочные деньги, да к тому же в иностранной валюте?
Главный протянул Серёгину явно нерусский журнал в кричащей, пестрой обложке, с которой грозно глянули на Леонида марсианские очи из круглого скафандра и... смеющиеся глаза Майи Кремневой.
Кто дал главному этот журнал, Серёгин толком не понял. Не то сам академик, не то какой-то его заместитель...
Серёгин вышел из кабинета редактора в десять часов вечера, уже не пытаясь сопротивляться категорическому приказу: «Пятьдесят строк на третью полосу. И чтобы никаких космонавтов».
Он потушил верхний свет, уселся на стол, аккуратно сложил стопкой исписанные за день листы и принялся методично рвать их на мелкие части, бросая обрывки в корзину.
В вышедшей на следующий день газете в правом нижнем углу третьей полосы мельчайшим шрифтом — нонпарелью — было напечатано:
В 170 километрах от места впадения Амура в Татарский пролив группа советских ученых, занимающихся поисками древностей, обнаружила каменный памятник правильной геометрической формы. Происхождение его неизвестно. По мнению кандидата исторических наук Г. П. Тарасюка, принимающего участие в экспедиции, исследование находки может привести к новым открытиям...
Остальные строки заняло довольно нудное описание полёта над тайгой на вертолете, вида Перламутрового озера и его берегов.
Подписи Серёгину не дали. Под заметкой стояло: «Наш корр.».
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Глава первая
ТРЕТЬЯ КООРДИНАТА
Никто и не подозревал, что вернувшийся с Хрустального ручья Матвей Белов вёл как бы две жизни. Одну — видимую. Другую — невидимую. Окружающие считали, что он делает зарядку, ест, исследует образцы, пишет отчёты об экспедиции, выступает с докладами.
Но всё это была чистейшая видимость. На самом же деле Матвей всё это время посещал другие планеты и оставлял там вымпелы для будущих поколений...
Он летал к гигантским каменным пустыням, окружённым первозданным океаном и прикрытым ядовитой оболочкой метана и углекислого газа. Он парил над покрытыми буйной чащей папоротников и хвощей жаркими болотами. Опускался в заросших лесом горах, где жили пещерные люди в звериных шкурах; и в плодородных саваннах, по которым кочевали редкие племена скотоводов; и среди мраморных величественных храмов античного мира.
Он закладывал в стальные цилиндры звёздные карты Галактики и Метагалактики, чертежи атомных реакторов и космических ракет, учебники по физике и математике, технологические паспорта металлургических и химических заводов, книги Маркса, Пушкина, Эйнштейна.
Он бурил глубокие скважины подальше от вулканов и океанских берегов и опускал туда свою бесценную посылку.
Он сооружал сотни и тысячи памятных знаков, по которым будущие люди могли бы найти предназначенные им сокровища.
И чем дольше занимался Матвей этими делами, тем чаще таким знаком была пирамида — правильная трехгранная пирамида, тетраэдр.
Если бы кто-нибудь спросил Матвея, почему именно пирамида, он вряд ли смог бы дать точный ответ. Конечно, во многом тут были виноваты те самые пирамиды, которые кто-то оставил в Хирбете и на Перламутровом озере в те времена, когда ещё не существовало государств ни в Египте, ни в Месопотамии, ни в Индии, ни в Китае. Но главное, как казалось Матвею, было в другом — в трехмерности пространства.
Всё, что есть во Вселенной, все имеет длину, ширину, высоту. Три измерения. Три числа, которыми можно обозначить любую точку в пространстве.
Какой ещё знак мог выразить с такой простотой и точностью веру во всемогущество человеческого разума, как не строгая трехгранная пирамида?..
В том, что на его уверенность повлияли слова Майи о священном числе, Матвей, пожалуй, не отдавал себе отчёта.
Однажды, вскоре после того как они вернулись с Дальнего Востока, Майя сказала Матвею:
— Кажется, я поняла, что за священное число было в легенде. Ты слышал что-нибудь о проблеме тройки?..
Почему-то все народы на земле любят число «три». И арабы, и иранцы, и эфиопы, и англичане, и немцы, и жители Патагонии, и китайцы, и многие другие. А русские примеры ты сам должен помнить. Смотри, во всех сказках главное событие повторяется трижды: три раза сражается с чудом-юдом Иван крестьянский сын, три раза прыгает Иванушка-дурачок на Сивке-бурке, пока не допрыгнет до терема Елены Прекрасной, три царских задания выполняет Царевна-лягушка...
Главных действующих лиц тоже обычно трое: жили-были у крестьянина или царя три сына; три девицы под окном пряли поздно вечерком; в чешуе, как жар горя, тридцать три богатыря, и тому подобное...
А сколько Илья Муромец лежал на печи? Ровно тридцать лет и три года. Между прочим, по евангелию Христос начал свою проповедь тоже в этом самом возрасте.
А троица — триединый бог, которого никто, даже сама церковь объяснить не хочет, потому что не может. Бог-отец, он же бог-сын, он же бог — дух святой...
А пословицы?.. Третьего не миновать. Бог троицу любит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});