было бы сказать, что Тапио научил меня всему, что я знаю об охоте и звероловстве, ведь он научил меня вообще абсолютно всем практическим навыкам. К счастью, в вопросах строительства он был куда менее дотошным наставником. Не масштабность и не эстетика интересовали Тапио, а надежность, скорость и экономичность. Сделав большие запасы бакалеи и консервов, Тапио постоянно тревожился о том, что медведи разграбят наш лагерь, прежде чем мы возведем защитные сооружения, и мы либо погибнем, либо останемся без достаточного количества припасов и, как следствие, тоже погибнем. Тревога одолевала нас.
Шведы прибыли точно в ожидаемое время. Они прибыли даже на день раньше, что Тапио отнес к очередному признаку самодовольства.
– Во время войны эта пунктуальность и помогала им поставлять Германии железняк и пайки, – бурчал он.
Со шведами Тапио держался вежливо, хотя делал вид, что не говорит по-шведски. Мне спрятаться было негде, да и в разгрузке материалов помочь следовало. Услышав при первом разговоре, что я из Стокгольма, некоторые проявили удивительное дружелюбие, но, увидев ужас в чьем-то неосторожном взгляде на мое лицо, я замкнулся, и беседа иссякла. Скептически пожелав нам удачи, шведы уехали, и, вместо того, чтобы почувствовать безысходность или подавленность после того, как их корабль обогнул мыс и исчез в Северном Ледовитом океане, при том, что до весны других гостей не ожидалось, я почувствовал себя чистым. Я почувствовал себя защищенным.
Среди тех, кто стремится овладеть информацией, устоявшимся фактом считается то, что Рауд-фьорд-хитту я построил в 1928 году. Правда заключается в том, что с посторонней помощью я впрямь построил хижину, и она каким-то чудом стоит там и по истечении двадцати лет. Но до той хижины я построил еще две на том же самом месте. Первая Рауд-фьорд-хитта, по крайней мере первая для нас с Тапио, протянула почти три года. В том, что она в итоге разрушилась, Тапио винить не стоит: он был умелым строителем, если не мастером. Исключительно на мне вина тоже не лежит, хотя, оставаясь без надзора Тапио, я наверняка допустил множество фундаментальных ошибок. Упомянутая хижина площадью чуть более ста квадратных метров стояла на неровной каменистой земле. Ни глубоко вбитых свай, ни фундамента, чтобы закрепить и выровнять постройку, не имелось. Поставили мы хижину буквально в шаге от Северного Ледовитого океана – пожалуй, среди самого негостеприимного климата на свете. Да, это правда, что благодаря холоду и низкой влажности многие постройки на Шпицбергене переживают своих изначальных жителей. Я слышал байки о трупах поморов, выкопанных из могил нарочно или случайно, которые выглядели так, словно в мертвой тишине они провели всего несколько лет. Но куда больше спешно возведенных построек стерлись с лица земли с жестоким безразличием. Так карибу сбрасывают старые рога, ударив их о камни, и думают о них не больше, чем об отвалившемся клеще.
В любом случае хижину мы построили. Навык я осваивал в процессе, принимая резкие слова Тапио как необходимость, ибо приближалась зима. Конец октября на Шпицбергене. Когда мы обшили стены досками и утеплили материалами сомнительного качества от лишайника до старых носков, солнце уже показывалось максимум на час и свирепствовал холод. Сколько раз утром до того, как строительство завершилось, мы лежали каждый в своем конце палатки, тряслись от холода, не в силах шевельнуться, зная, что напарник проснулся, но надеясь избежать неминуемой встречи с миром за пределом спальных мешков. Много ночей я лежал без сна, скрючившись в позе зародыша, измученный потребностью отлить; драгоценное тепло моего тела понапрасну направлялось к мочевому пузырю.
День, когда мы перенесли маленькую дровяную печь, превратился в долгожданное торжество. Мы сняли трубу с палатки, протащили на удивление тяжелую печь шесть метров до хижины, а через десять минут она уже стояла у нас на грубом очаге и весело пыхтела. Благодаря арктическому ветру тяга в трубах сильная. Мы не заметили в колене трубы крошечную трещину, и поначалу печь тянула так сильно, что вскоре единственная комната хижины наполнилась дымом. Наверное, нам следовало в панике бегать туда-сюда, распахнуть дверь, открывать и закрывать ее, чтобы впустить свежий воздух. Вместо этого Тапио торопливо замазал трещину мерзкой черной эпоксидкой – добавлю еще, что голой рукой – и мы сели на пол, хохоча и кашляя.
Новоселье в первой Рауд-фьорд-хитте мы отметили бутылкой шотландского виски, которую Макинтайр положил мне в чемодан, разумеется, без моего ведома. Мы с Тапио решили, что Макинтайр счел бы повод достойным этого драгоценного продукта. Мы чокнулись деревянными кружками – использование жестяной посуды в Арктике Тапио считал неопровержимым доказательством укоренившегося невежества или мазохизма, ведь металл имеет неприятное свойство прилипать к плоти – и выпили за долгое существование нашей хижины. За это же мы выпили во второй раз, потом в третий, а когда бутылка почти опустела, а в честь отсутствующего Макинтайра было сказано больше тостов, чем за любого монарха, Тапио предложил налить капельку виски Эберхарду в его миску на полу. Кажется, я не упомянул, что во всех приключениях пес участвовал вместе со мной – плыл в моей каюте на корабле из Лонгйира, переносил дикую качку куда лучше остальных, завоевал искреннее уважение моряков, высадился со мной на берег, съел множество полуокаменевших морских птиц, повалялся на множестве звериных трупов, порой ночевал в изножье моего спального мешка, порой в изножье мешка Тапио (порой мы спорили, кого именно будет греть Эберхард). Сейчас пес удобно свернулся на поде, так близко к печке, как мог, не рискуя обжечься. Порой он протягивал лапу к раскаленному железу, словно давно ждал, когда мы закончим это тяжелое строительство.
Впрочем, Эберхард поднялся, когда Тапио его позвал:
– Эби, кабан старый, подойди и выпей за здоровье своего благодетеля.
Эберхард вылакал свою порцию, за компанию изображая интерес, потом вернулся к печке и заснул.
38
В охоте и звероловстве я стал чуть искусней. Талантливым или очень умелым меня не назвал бы никто, но даже Тапио пришлось признать, что я стал почти компетентным. Помогало и то, что «моя» земля кишела живностью. Я еще не понял и не оценил, как сильно мне повезло. Тапио раздобыл для меня одно из богатейших охотничьих угодий Шпицбергена – торговцы мясом и пушниной искали такие веками. Кэмп-Мортон не шел ни в какое сравнение с Рауд-фьордом. Медведей мы не трогали, главным образом потому что Тапио верил в некое хрупкое перемирие между человеком и медведем и считал, что проще всего его поддерживать, если один не станет убивать другого. Но белые медведи, снова и снова нападавшие на нашу маленькую