— Кто борется с морем, тот не боится людей, — сказал один рыбак. — Мы привыкли к опасностям.
— Послушайте, — сказал Нагато. — Выберите из ваших судов пятьдесят лучших барок, самых крепких, не изменяйте их мирного вида и снабдите их всеми принадлежностями рыбной ловли. Будьте готовы пуститься в море по первому знаку.
— Ладно, — сказал Райдэн.
— Я дам вам оружие, — сказал принц, — но вы должны его тщательно спрятать; пусть у вас будет вид рыбаков, а не воинов.
— Отлично! Понимаем! — вскричал Райдэн, который стоял, скрестив руки, и внимательно слушал принца.
— На этот раз мне больше нечего вам приказывать, — сказал Нагато, — только не проговоритесь о наших условиях.
— Мы не станем рассказывать о них даже морским чайкам.
Принц развернул свой пояс и высыпал на пол кучу золота.
— Для присутствующих здесь служба начинается с сегодняшнего дня, и я отсчитаю каждому из вас по сто кобангов. Вы наберете среди своих товарищей количество людей, необходимых, чтобы пополнить маленький отряд; приглашайте наиболее храбрых и скромных.
— Моряки не болтливы, — сказал Райдэн.
— В особенности рыбаки: шум пугает рыб.
— Ну, Лоо, — сказал принц, — иди считать деньги.
Лоо подошел и начал распределять по кучкам маленькие золотые пластинки. Все рыбаки подходили по очереди и называли свои имена, а Нагато записывал их на длинном листе бумаги. Принц с удовольствием всматривался в наивные, смелые лица этих людей, продавших ему свою жизнь. Он говорил себе, что при дворе он редко встречал такой честный взгляд, какой светится здесь во всех глазах. У большей части этих людей тело было обнажено до пояса, и можно было видеть их сильные мускулы. Принимая деньги, они смеялись от радости.
Вскоре принц покинул чайный домик и пошел вверх по реке. Долго еще слышал он смех и голоса рыбаков, которые за рюмкой сакэ пели во все горло песню Дайногона-Оотомо. Лоо слышал ее в первый раз и, стараясь припомнить слова, напевал, шагая сзади принца: «Если б я не был человеком, я хотел бы быть бочонком».
Остров Стрекозы
Красавица Йодожими была вся в слезах. Она стояла, прислонившись к черной полированной перегородке, горестно протянув одну руку. Ее пальцы судорожно опирались о гладкую, блестящую стенку, а голова была закинута и слегка склонялась к плечу — и в слезах она не забывала о своей красоте. Ей скоро наступит сорок лет. Кто бы поверил этому? Так она прелестна! Ее большие глаза еще полны блеска, губы ее свежи, цвет лица чист, и ее черная коса, как змея, сползает до пола. Принцесса, по обыкновению, была одета великолепно: дорогой пояс охватывал ее стройную талию; ее платье было покрыто шитьем чудесной работы.
В нескольких шагах от нее стоял ее возлюбленный, генерал Гарунага, в полном вооружении, держа в руках хлыст из золотого ремня. Он внимательно рассматривал пол и старался выдавить слезу из глаз, но это ему не удавалось. По временам он испускал глубокие вздохи.
— Увы! Увы! — вскричала Йодожими. — Ты уедешь, забудешь меня, может быть, умрешь!
— Я могу умереть, — сказал генерал, — но не забыть тебя.
— Умереть! Да где у тебя сердце, чтобы говорить мне о смерти? Мужчины жестоки. Они клянутся быть вам преданными и потом бросают вас из-за пустяков.
— Я не виноват: война заставляет меня идти в Ямазиро с моими солдатами.
— А если бы я приказала тебе остаться?
— Я не послушаюсь тебя, принцесса.
— Ты дерзко сознаешься в этом. Ну, так я запрещаю тебе ехать.
— Хорошо, — сказал генерал, — я не в силах противиться твоей воле, но сегодня же вечером я распорю себе живот.
— Потому что я тебе надоела?
— Нет, потому что я буду обесчещен и не имею права пережить свое бесчестье.
— Ах, я безумная! — сказала вдова Таико-Самы, вытирая слезы. — Я говорю, как ребенок, советуя тебе сделать низость. Иди, не щади своей крови; если ты умрешь, я также умру. Как ты прекрасен в своем наряде! — прибавила она, милостиво оглядывая его. — Неужели это для врагов так наряжаются?
— Таков обычай, — сказал Гарунага. — Кроме того, стрелы отскакивают от этих роговых чешуек, недоступных сабельным ударам.
— Не говори так: мне кажется, что я нахожусь на поле сражения! — вскричала Йодожими. — Я вижу, как летают стрелы, слышу лязг железа. Что будет со мною в эти долгие, томительные дни?
— Ямазиро недалеко от Осаки, — сказал генерал, — я часто буду присылать тебе вести из лагеря.
— О, да, конечно. Присылай каждый день гонца.
— Пусть он каждый день приносит мне хоть слово от тебя. Прощай, прекраснейшая из принцесс.
— Прощай, храбрый воин. Да будет угодно Небу, чтобы мы поскорее увиделись.
Гарунага удалился, и когда он проходил по двору, Йодожими высунулась из окна, чтобы еще раз взглянуть на него. Паж, который держал лошадь воина, помогая ему влезть в седло, сообщил генералу, что во дворце распространились самые тревожные слухи. Авангард неприятельской армии показался в Сумиоси, следовательно, в нескольких милях от Осаки, так что войскам сегуна не удалось перегородить остров Нипон в ширину, как предполагалась.
Гарунага поспешил к своему отряду, который ожидал его за стенами замка, готовый к отъезду. Несколько всадников скакали ему навстречу. Сегун только что приехал в лагерь и звал Гарунагу.
— Не ходи в Ямазиро, — сказал он ему, как только тот явился, — спеши в Сумиоси и постарайся раздавить бунтовщиков, если они действительно укрепились в этом месте.
— Лечу, государь, — сказал Гарунага, — и клянусь победить.
Несколько минут спустя он покинул Осаку со своим отрядом. В то же время множество рыбачьих лодок, пользуясь приливом, вышли из гавани и направились в открытое море, подгоняемые сильным ветром. Это была флотилия Нагато. Принц один из первых узнал о появлении в Сумиоси солдат Гиэяса. Он немедленно решил пуститься в море и крейсировать около угрожаемых берегов.
На каждой барке было по четыре человека; в той, где сидел Нагато, было одним больше: это был Лоо. Он поймал несколько рыб и с наивной жестокостью смотрел, как они корчились в предсмертных судорогах. На руле сидел Райдэн.
Лежа на дне барки, принц рассеянно смотрел вверх, на снасти и на большой серый парус, который скрипел, надуваясь; он мечтал. Все та же мечта наполняла его душу, подобную морю, которое вечно отражает небо. Всякое событие, всякое действие горестно отражались в душе принца; это были облака, застилавшие его любовь, мешавшие ему предаться ей всецело. Однако его благородный характер побуждал его преданно служить своему государю, пожертвовать для него своей кровью и спасти его, если возможно; но невольно он часто забывал войну, Гиэяса, интриги, преступления, подобно тому, как тишина, сменившая нарушивший ее шум, заставляет забыть его. Тогда он мысленно припоминал брошенный на него взгляд, оттенок голоса, складку покрывала, приподнятого ветром и коснувшегося его губ. Он вновь испытывал дрожь, вызванную в его крови этим легким прикосновением. Иногда он говорил себе, что, может быть, и она думала о нем, и взор его блуждал за этой мыслью.