— Именно эту проблему и могут решить «Субсис». Грязная вода тут же принудительно закачивается в скважины, выдавливает нефть, её снова отделяют от нефти, снова закачивают вглубь и так далее. Нефть и газ по трубопроводу поступают прямо на берег — само по себе красота.
— Но?
— Даже не знаю, есть ли какие-нибудь «но». Кажется, «Субсис» работают без проблем и на полуторатысячной глубине. Производитель считает, что и на двух тысячах справится, а нефтяные концерны хотят пять тысяч.
— А это реально?
— По-моему, да. Я думаю, всё, что работает в маленьком масштабе, может работать и в большом, а преимущества очевидны. В скором времени автоматические фабрики оттеснят платформы. Меня тревожат не сами фабрики. А наивность подхода.
— Станция управляется на расстоянии?
— Полностью. С суши.
— Это значит, возможный ремонт и обслуживание ведут роботы?
Борман кивнул.
— Понимаю, — сказал Йохансон через некоторое время.
— Есть тут свои «за» и «против», — сказал Борман. — Если вы вторгаетесь в неведомую область, это всегда рискованно. А глубоководная зона — неведомая область, ничего не попишешь. И пока это так, мы правильно делаем, что пытаемся автоматизировать своё внедрение, не ставя под удар человеческие жизни. Правильно, что мы запускаем на глубину робота, чтобы вести наблюдение за процессом или взять пробы. Но фабрика — это другое. Как вы возьмёте под контроль аварию, если нефть под давлением вырвется из скважины на глубине пять тысяч метров? Ведь вы даже не знаете толком эту территорию. Всё, что у вас есть, — это измерения. В глубоководной зоне мы действуем вслепую. Мы можем составить морфологическую карту морского дна при помощи спутников, веерного сонара или сейсмических волн, и карта будет точной с погрешностью в полметра. Мы научились разведывать залежи нефти и газа так, что карта в точности указывает нам, где бурить, где нефть, где гидраты, а где нужен глаз да глаз… Но что там внизу на самом деле — этого мы не знаем.
— И я о том же говорю, — пробормотал Йохансон.
— Мы не видим результатов своей деятельности. Мы не сможем сунуть туда нос, если фабрика будет делать что-то не так. Не поймите меня неправильно, я совсем не против добычи сырья. Но я против того, чтобы повторять прежние ошибки. Когда разразился нефтяной бум, никто не задумывался о том, что потом делать со всем этим металлоломом, который мы так радостно понавтыкали по всему морю. Сбрасывали в озёра и реки химикалии в уверенности, что они всё стерпят, топили в океане радиоактивные отходы, истощали ресурсы и истребляли формы жизни, не задумываясь, насколько сложна взаимосвязь.
— Но автоматические фабрики ведь появятся?
— Без сомнения. Они рациональны, они дадут доступ к месторождениям, куда человеку и не подступиться. А на следующем этапе мы переключимся на метан. Потому что он сгорает чище, чем другие ископаемые горючие вещества. Это точно! И переход от нефти и угля к метану замедлит парниковый эффект. Тоже правильно. Всё верно, пока процесс развивается в идеальных условиях. Но промышленность охотно подменяет действительность идеальным случаем. Она из всех прогнозов выбирает самый оптимальный, чтобы можно было поскорее приступить к добыче, хотя нам ничего не известно о мирах, в которые мы вторгаемся.
— Но как быть? — спросил Йохансон. — Как добывать гидрат, если он разлагается ещё на пути к поверхности?
— Тут на помощь снова приходят автоматические фабрики. Гидрат растопят на большой глубине — например, разогревом, — изловят в воронку высвободившийся газ и направят его наверх. Звучит хорошо, но кто гарантирует, что эти акции разогрева не вызовут цепную реакцию и катастрофа палеоцена не повторится?
— Вы думаете, что это возможно?
Борман развёл руками:
— Любое необдуманное вторжение — самоубийство. Но оно уже ведётся. Индия, Япония и Китай очень активны. — Он безрадостно улыбнулся. — И они тоже не знают, что там, внизу.
— Червяки, — пробормотал Йохансон.
Он вспомнил о видеосъёмке той кишащей толкотни, которую сделал на морском дне «Виктор». И о том зловещем существе, которое так стремительно исчезло во тьме.
Черви. Монстр. Метан. Климатическая катастрофа.
Надо было срочно чего-нибудь выпить.
11 апреляОстров Ванкувер и пролив Клэйоквот, Канада
То, что Эневек увидел, привело его в ярость.
Длина животного от головы до хвоста была больше десяти метров. Это был один из самых крупных кочевников-косаток, мощный самец. В полуоткрытой пасти поблёскивали ряды конусовидных зубов. Животное было уже старое, но ещё сильное. Лишь при ближайшем рассмотрении становились заметны места, где шкура больше не блестела, запаршивела. Один глаз был полуоткрыт.
Эневек сразу узнал это животное. В реестрах оно значилось под номером J-19, но из-за его изогнутого турецкой саблей спинного плавника он получил кличку Чингиз. В стороне под деревьями Эневек увидел Джона Форда, директора исследовательской программы морских млекопитающих из ванкуверского аквариума. Тот беседовал со Сью Оливейра, руководительницей лаборатории в Нанаймо, и каким-то незнакомым мужчиной. Форд помахал рукой, подзывая Эневека.
— Доктор Рэй Фенвик из Канадского института океанических наук и рыболовства, — представил он неизвестного.
Фенвик приехал, чтобы произвести вскрытие. Узнав о смерти Чингиза, Форд предложил провести вивисекцию прямо на пляже. Он хотел показать анатомию косатки большой группе студентов и журналистов.
— Кроме того, на пляже это будет выглядеть не так антисептически и дистанцированно, — сказал он. — Здесь её жизненное пространство, и это пробудит больше понимания и сочувствия. Это сознательный приём, и он действует.
В принятии этого решения участвовал ещё и Род Пальм из морской исследовательской станции на Стробери — крошечном островке в бухте Тофино. Люди из Стробери занимались экосистемой пролива Клэйоквот, сам Пальм считался знатоком популяции косаток. Они быстро пришли к согласию произвести вскрытие публично, чтобы привлечь к проблеме больше общественного внимания. Косаткам это внимание давно было необходимо.
— Судя по внешним признакам, он издох от бактериологической инфекции, — ответил Фенвик на вопрос Эневека. — Но я не хочу судить заранее.
— Вспомните 1999 год, — мрачно сказал Эневек. — Тогда семь косаток погибли от инфекции.
— The torture never stops. — И муки бесконечны, — пропела Оливейра строку из старой песни Фрэнка Заппы, взглянула на Эневека и подала ему знак: — Отойдём?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});