там, едва он успел съесть обед под негромкое и даже немного уютное ворчание жены, что его вечно не бывает дома, объявился посыльный от Фреда Моргана. Разумеется, в прежние времена Ник не стал бы иметь дело с клиентом, чуть не подставившим его под пули. Но теперь дело другое! Слава «самого молодого миллионера Америки» была громкой, гонорары светили большие, а потому Картер лишь наскоро поцеловал жену и сына, и убежал на зов.
Еще через час он с пятью тысячами долларов задатка в кармане метался по городу, подыскивая себе напарника, который хорошо говорил бы по-русски, но при этом не любил бы ни Россию, ни самих русских. Увы, учить язык той страны ему было некогда. А потом улаживал дела, успокаивал жену, убеждая, что вернется буквально через пару месяцев, но с кучей деньжищ, и договаривался с родителями, чтобы они не забывали навещать невестку и внука, покупал билеты на пароход до Гамбурга на себя и новоиспеченного напарника-литовца…
Как же ему не метаться, если этот сукин сын Морган обещал не только покрыть расходы, но и выплатить премию в десять тысяч, если он, Картер, сумеет узнать, «что такое необычное задумал Воронцов в области химии или электричества»?
А с такой суммой в кармане, господа, можно реальное агентство создать, а не из себя одного! Только вот надо поспешать. В итоге в столицу России он прибыл всего на два дня позднее команды Генри Хамбла. И немедленно бросился в город.
Всего за три дня слежки за Воронцовым и его невестой он уже успел убедиться, что чаще всего они бывают в конторе на улице со смешным названием Fontanka. Контора эта была совсем рядом от доходного дома, принадлежавшего Ухтомским. И именно там располагался узел управления «империей Воронцова и Ухтомских».
Разумеется, сам Воронцов и Ухтомская появлялись там только, чтобы выслушать отчеты и отдать распоряжения. А выполняла их целая дюжина секретарей, под управлением молодой, но невероятно энергичной Софьи Карловны Рабинович. Насколько успел понять Ник, называть её «Софочкой» позволялось только Воронцову и Ухтомской. Для всех прочих она была только «Софьей Карловной» или «госпожой Рабинович».
Убедившись в этом, Ник разработал план. И еще через пару дней неподалеку от офиса, где правила Софья Карловна, открылся пункт приема макулатуры. Хозяином и основным приемщиком для всех был тот самый литовец, напарник Картера. Но сам Ник тоже целыми днями пропадал там. И стоило появиться уборщику из этого офиса, он непременно подхватывал принесенные бумаги и откладывал их в отдельную стопку.
Ник так и не смог понять, почему его простые решения многим кажутся гениальными. Разумеется, большинство писем сначала пишется на черновике. Потом правится, отдается начальству на согласование, а потом снова правится. И так много раз, прежде, чем оно будет переписано набело и уйдет адресату.
Так что он просто отбирал из стопок письма, написанные почерком кого-нибудь из подчиненных Софьи. А дальше литовец переводил их с русского на английский. Письма, написанные на английском, а их тоже было немало, Ник анализировал сам. Ну а с французского и немецкого переводил, пользуясь словарями.
Муторно? Не без этого! И муторно, и грязно. Но зато уже сегодня он может уверенно заявить, что «странность» найдена. Этот Воронцов зачем-то скупает какой-то там «ниобий-танталовый концентрат» всюду, куда только может дотянуться. Так что… Пора подумать о возвращении. А литовца можно оставить здесь. Пусть продолжает скупать макулатуру. Ну и перепродавать её на бумажную фабрику, так и денег заработает немного, и подозрений не вызовет.
Придется Нику по-быстрому научить своего подручного выбирать из кучи черновики, написанные нужными почерками, и придумать каналы для пересылки отобранных черновиков в Нью-Йорк. Анализ-то можно и там проводить!
Сыщик улыбнулся. Да, еще несколько дней и он сможет тронуться домой, к семье!
Неподалёку от Повенца, 13 февраля(25 февраля) 1899 года, суббота
— Остерегись! — закричал Артёмка, стараясь, чтобы вышло басом. Увы, но до дьякона Иоанна Фортунатова ему было далеко. Трудно басить, когда тебе всего двенадцатый год и ребра выпирают.
Впрочем, басу фортунатовскому все в Повенце завидовали. Мощный голос! И даже паломники, что шли к Соловкам, похвально об его пении отзывались. А ведь там разные господа бывали, и из Москвы, и даже из самой столицы! Так и говаривали, «шаляпинский бас», Артёмка сам слышал. Не слишком понятно, но зато приятно, что повенчане не лыком шиты, смогли столичных удивить!
Впрочем, с тех пор, как прошлым летом Артёмка закончил четвертый год обучения в церковно-приходской школе Повенца, бас дьякона и он слышал только на воскресных службах. А так работу искал, для прокорма. А какая сироте горемычному работа? Лес летом не валят, на огород не допустят, в их местах огородничество большого умения требует, даже картошка с капустой не растут. Ни к одной рыболовной артели прибиться отроку тоже не удалось. А кормить задаром тётка Матрена не собиралась. Хватит, мол, пока учился, содержали! И что ему оставалось? Или с голоду помирать, или грибы с ягодами собирать да с берега рыбалить.
Но, как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло»! У группы паломников слуга в бане угорел. Вот и свезло ему, Артёмке, наняться на всё лето. Впрочем, наняться — громко сказано. От зари до зари он или шагал вместе со всеми, или по хозяйству хлопотал. И все — за кормежку и одежку с чужого плеча. Правда, не сказать худого, отъелся. Известное дело, когда ты при кухне, голодным не останешься.
Зато с деньгами пожадничали, только три рубля и выдали ему за те три месяца. По рублю за месяц службы получается. Скудно вышло, так что за осень он снова отощал, рёбра выпирали, как у шкелета какого.
Да и зима не сильно лучше начиналась. В конце ноября удалось Артёмке возницей на лесоповал пристроиться, бревна таскать. Так в первую же неделю лихоманку подцепил. И ведь что обидно — все вокруг веселы и здоровы, а его трясёт, и то в жар бросает, то в холод. Только к Рождеству и отпустила хворь проклятая. К православному Рождеству, само собой, он же не католик какой! Под Новый год начал бродить по избе, во двор выходить. В феврале можно было бы и о работе подумать, да только место его давно занято.