К их ремням прикрепили леерные концы, чтобы не смыло людей за борт. Все промокли, не спасали ни зюйдвестки, ни штормовые костюмы.
«Тяжело, — подумал я. — Хорошо, что все закалены. С такими отважными моряками любые невзгоды боевых походов преодолимы».
Погода продолжала свежеть, ветер крепчал. Сорвало антенну. Связь с землей нарушилась. Я наблюдал, с каким упорством и ловкостью краснофлотцы восстанавливали антенну.
Корабль после каждого удара встречной волны содрогался. Казалось, форштевень не выдержит. Временами полубак скрывался в воде, слышно было, как гремела якорная цепь. Каскады холодных брызг долетали до мостика, обдавали нас, секли лицо, как песчинки при сильном ветре.
От волновых ударов на палубе по 36-му шпангоуту появились трещины. Они шли поперек палубы и вниз по правому и левому борту корабля. Около 300 тонн забортной воды прошло в нижние помещения. Идти становилось все сложнее. С крепления сорвало глубинную бомбу — одну, другую. Порой корабль кренился на борт до 32 градусов.
Командир эсминца капитан-лейтенант Сергей Степанович Ворков доложил:
— Необходимо уменьшить ход. Но тогда затемно не дойдем, а в светлое время вход в Севастополь запрещен. Как быть?
— Как нужно, так и действуйте, — ответил я.
Пошли малым ходом. С северо-запада не прекращался порывистый ветер. Облачность была низкая, иногда лишь пробивался луч солнца.
— Опасны эти просветы, — проговорил командир.
И мы стали припоминать, когда, используя их, вражеские торпедоносцы и бомбардировщики атаковывали корабли.
Вспоминая и слушая меня, Сергей Степанович отдал приказание:
— Усилить наблюдение за воздухом!
Комиссар Квашнин, только что обошедший боевые посты, отправился к зенитчикам.
Прошло минут 15–20.
Первым, как потом мне стало известно, доложил о самолетах старшина 2-й статьи Куликов.
— Самолеты справа по носу!
— К бою! — услышал я приказ Воркова.
Командир артиллерийской боевой части старший лейтенант Г. И. Кириченко был вахтенным командиром и находился на мостике.
— Шрапнелью! — скомандовал он.
Незамедлительно раздались характерные звуки стреляющих автоматов, вслед за ними заговорил крупный калибр. Шапки кучных разрывов шрапнели помогли и мне увидеть Ю-87.
Стрельбу вели прямой наводкой. От сильной килевой качки прицельность была низкой, но разрывы шрапнели сыграли свою роль — самолеты удалось сбить с курса. Летчики не выдержали огня и сбросили бомбы, не заняв необходимую позицию по расстоянию и курсовому углу.
Стрельба прекратилась. А встречный ветер по-прежнему свистел в ушах, соленая вода беспощадно хлестала нас.
Я убедился, что командир корабля в боевой обстановке ведет себя спокойно, без суеты, приказания его точны, своевременны. Уверенность в действиях заметно передавалась подчиненным. Они быстро, слаженно выполняли приказы командира.
Наблюдение Воркова за поведением командиров, старшин и краснофлотцев в бою, умение на разборах подметить сильные и слабые стороны исполнителей позволяли ему убедительно указывать на оплошность или медлительность, выделить наиболее отличившихся, подчеркнуть их разумную инициативу. Как рассказывали мне, любой такой разбор при встречах и беседах с личным составом помогал устранять недочеты, передавать опыт лучших, еще выше поднимать боевую выучку экипажа корабля.
— Мне как-то доводилось слышать от некоторых сослуживцев Сергея Степановича, что Ворков несколько важен в отношениях с ними, излишне горделив. Но то, что я видел своими глазами, его умение управлять кораблем в бою, укрепило мое мнение о его высоких боевых качествах, искренне расположило к нему.
«Пожалуй, — подумал я, — ему можно и поважничать…»
Продолжительная килевая качка вызвала у части экипажа приступ морской болезни. Но ни с одного боевого поста не поступило донесения о выходе из строя боевых номеров. Сознание ответственности придавало каждому силы, помогало всем, не исключая молодых краснофлотцев, выдержать испытание.
Порой шел дождь. С наступлением темноты объявили готовность № 2. Я несколько раз заходил в каюту, но оставаться в ней не мог: под ногами раскатывалась вода, а кресло «ездило» из одного конца каюты в другой. Глухие удары, хотя и редкие, создавали в каюте иное впечатление, чем на мостике. Казалось, вот-вот от сотрясения развалится корабль. О сне не могло быть и речи.
После полуночи шторм стал постепенно стихать, волны же продолжали буйствовать. На мостике светились циферблаты многочисленных приборов.
Комиссар Квашнин восторгался самоотверженностью зенитчиков.
— Леерные концы выручили многих, — сказал он, — иначе не избежать бы ЧП.
Корабельный штурман старший лейтенант В. И. Иванов тщательно рассчитал время прихода к расчетной точке, где должен был находиться тральщик для проводки эсминца по фарватеру в Севастополь, и с горечью доложил, что придем в назначенное место уже после рассвета.
Когда мы подошли, тральщика не оказалось. Из Севастополя приняли радиограмму с указанием отойти к Синопу до темноты.
Командир с досадой проговорил:
— Придется до вечера быть одиноким объектом для фашистских самолетов. Они не оставят корабль без внимания… Наши же истребители вряд ли смогут прикрыть нас.
— А что, если без сопровождения тральщика идти в Севастополь? — спросил я. — Не сойдем с фарватера? На мины не попадем?
— Ходили не раз по этому фарватеру, знаем его.
— Ну, а все-таки — прошли бы сами?
— Конечно. Штурман у нас опытный. Но… радиограмма Севастополя!
Я спросил штурмана Иванова:
— Без тральщика пройдем? Не задумываясь, он ответил:
— Безусловно!
Ворков был прав: находиться весь день в море на расстоянии не таком уж далеком от крымских аэродромов гитлеровцев не менее рискованно, чем следовать по фарватеру без тральщика.
— Ну что ж, — обратился я к командиру корабля, — пойдем в Севастополь.
Капитан-лейтенант вопросительно посмотрел на меня недоумевая. Я добавил:
— Запишите в вахтенный журнал мое решение идти в Севастополь.
По выражению лиц всех окружавших меня на мостике я понял, что принятое решение пришлось по душе.
Командир сразу приказал:
— Петухову на руль!
— Есть на руль!
Старшина 2-й статьи Петухов, худощавый, рыжеватый и веснушчатый, слыл одним из лучших рулевых. Не переставая улыбаться, он встал за руль.
Сергей Степанович сообщил радиограммой о выходе в Севастополь.
Я любовался старшиной. Он ни на секунду не отрывал взгляда от гирокомпаса, руки Петухова с необычайной сноровкой действовали рукояткой манипулятора, не давая кораблю отклоняться от курса.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});