Читать интересную книгу 94 Избранные труды по языкознанию - Вильгельм Гумбольдт

Изоляция слов. Флексия и агглютинация

26. Прежде чем перейти к разносторонним отношениям, в которые вступает слово в связной речи, я должен упомянуть об одной особенности языков, которая одновременно затрагивает и эти отношения, и часть самого словообразования. Выше (с. 110, 117) я уже отмечал сходство случаев, когда слово образуется от корня при помощи присоединения к нему общего понятия, применимого к целому классу слов, и когда слово получает аналогичное обозначение, но применительно к своему положению в речи. Способствует или препятствует этому та характеристика языков, которую обычно обозначают одним из трех терминов: изоляция слов, флексия и агглютинация? Это та ось, вокруг которой обращается весь языковой организм, и потому мы должны рассмотреть ее таким образом, чтобы последовательно изучить, какие внутренние духовные потребности вызывают ее к жизни, как она воплощается в звуковой форме и насколько эти потребности удовлетворяются подобным звуковым воплощением; при этом мы постоянно должны придерживаться проведенной выше классификации видов деятельности, совокупно проявляющихся в языке.

Во всех разбираемых здесь случаях внутреннее обозначение слов содержит атрибуты двоякого характера, и необходимо тщательно их различать. А именно — к самому акту обозначения понятия добавляется еще особая работа духа, переводящая понятие в определенную категорию мышления или речи, и полный смысл слова определяется одновременно понятийным выражением и упомянутым модифицирующим обозначением. Но оба эти элемента лежат в совершенно различных сферах. Обозначение понятия относится к области все более объективной практики языкового сознания. Перевод понятия в определенную категорию мышления есть новый акт языкового самосознания, посредством которого единичный случай, индивидуальное слово, соотносится со всей совокупностью возможных случаев в языке или речи. Только посредством этой операции, осуществляемой в самых чистых и глубоких сферах и тесно связанной с самой сущностью языка, в последнем реализуется с надлежащей степенью синтеза и упорядочения связь его самостоятельной деятельности, обусловленной мышлением, и деятельности, обусловленной исключительно восприимчивостью и более связанной с внешними впечатлениями.-

Разные языки, естественно, в различной степени осуществляют такую категоризацию понятий, поскольку ни один язык в своем внутреннем строе не может пройти мимо нее. Но и в тех языках, которые находят способы его внешнего выражения, неодинаковыми оказываются глубина и активность действительного восхождения к первоначальным категориям мышления и придания последним значимости в их взаимосвязи. Ибо эти категории в свою очередь сами по себе образуют взаимозависимое целое, систематическая завершенность которого в большей или меньшей мере пронизывает все языки. Но склонность к классификации понятий, к определению индивидуальных понятий через родовое, их объединяющее, может возникать также из потребности различения и обозначения при соединении родового понятия с индивидуальным. Поэтому склонность к классификации понятий сама по себе и в соответствии с указанным ее происхождением либо еще более непосредственной ее обусловленностью стремлением духа к прозрачному логическому упорядочению допускает различные градации. Есть языки, регулярно добавляющие родовое понятие к названиям живых существ, а среди них есть такие, в которых обозначение этого родового понятия превратилось в настоящий суффикс, выделяемый лишь в результате анализа. Такие случаи, правда, все еще согласуются со сказанным выше, поскольку в них также можно усмотреть сочетание двух принципов: объективного принципа обозначения и субъективного принципа логического подразделения. Но, с другой стороны, в них обнаруживается резкое отличие, поскольку обозначению здесь подвергаются уже не формы мышления и речи, но лишь различные классы реальных объектов. Образованные таким путем слова вполне сходны с теми, в которых два элемента составляют одно сложное понятие. Напротив, то, что во внутренней форме соответствует понятию флексии, отличается как раз тем, что объединение двух принципов, из которых мы исходим при определении этого понятия, создается не посредством сочетания двух элементов, но лишь посредством одного элемента, переведенного в определенную категорию. Характерным признаком здесь является как раз тот факт, что при раздельном рассмотрении этих двух принципов обнаруживается, что они обладают различной природой и относятся к различным сферам. Только таким образом языкам с чистой организацией удается добиться глубокой и тесной связи между самостоятельностью и восприимчивостью, а эта связь В свою очередь позволяет образовывать бесконечное множество мыслительных связей, каждая из которых несет на себе печать благородной формы, ясно и полно удовлетворяющей языковым Требованиям. Все это, на самом деле, никак не исключает того, что в образованных подобным способом словах могут отражаться также и различия, источником которых является просто опыт. Но в языках, строение которых в рассматриваемом отношении основывается на правильном духовном принципе, таким различиям придается более общий характер, и вообще вся языковая практика в целом возводит их на более высокую ступень. Так, например, понятие различия по роду не могло бы возникнуть без реального Наблюдения, поскольку оно как бы само по себе отображает через общие понятия самостоятельности и восприимчивости первоначальные различия естественных явлений. Но на истинную высоту это понятие поднимается лишь в языках, которые целиком и полностью вбирают его в себя и обозначают его совершенно таким же образом, как слова, основывающиеся на чисто логических понятийных различиях. В этом случае происходит не объединение двух Понятий, но переведение всего лишь одного понятия посредством внутреннего духовного устремления в класс, общее значение которого объемлет многие естественные сущности, но могло бы быть представлено и вне зависимости от конкретного наблюдения как мера различия взаимодействующих сил.

То, что живо чувствуется духом, в периоды языкотворчества, переживаемые нациями, каждый раз воплощается в соответствующих звуках. И поэтому когда возникло внутреннее ощущение необходимости придать слову, в соответствии с изменчивыми потребностями речи и без ущерба для его постоянного значения и его простоты, двоякое выражение, то, исходя из внутренних побуждений, в языках возникла флексия. Однако мы можем подходить к изучению этого вопроса лишь с обратной стороны, двигаясь к внутреннему сознанию от звуков и их анализа. Так, мы можем обнаружить, где развито это свойство, действительно имеющее двойственную природу, сочетающее обозначение понятия с указанием на категорию, в которую это понятие переводится. Ибо таким образом, вероятно, лучше всего удается различить две тенденции: обозначить понятие и одновременно дать указание на то, как конкретно оно должно мыслиться. При этом двойственный характер этой интенции должен вытекать из самой трактовки звуков.

Слово может оформляться только двумя способами: путем внутренней модификации или путем внешних наращений. Ни то, ни другое невозможно, если язык жестко ограничивает все слова их корневой формой, не допуская возможности внешней аффиксации и не оставляя места для внутренних видоизменений. Если, напротив, внутренняя модификация возможна и даже поощряется самим строением слова, то различение указания и обозначения, если сохранить эти термины, становится легким и безошибочным. Ибо заключенное в этой практике намерение к сохранению словесного тождества, но в то же время и к тому, чтобы придать слову различные формы, лучше всего реализуется путем внутреннего видоизменения. Совершенно иначе обстоит дело с внешними наращениями. Здесь происходит сложение в широком смысле этого слова, но при этом требуется, чтобы простота слова не пострадала, чтобы не произошло объединения двух понятий в третье и чтобы лишь одно понятие вступило в определенное мыслительное отношение. Поэтому здесь необходима, на первый взгляд, несколько искусственная процедура, которая, однако, сама по себе проявляется в звуках и результате действия духовно обусловленной интенции. Часть слова, содержащая указание, должна своим звуковым обликом противостоять перевесу со стороны обозначающей части и оказаться на другом уровне по сравнению с последней; первоначальный обозначающий смысл наращения, если таковой у него имелся, должен быть устранен в результате интенции к использованию его лишь в качестве указания, и само наращение, будучи соединенным со словом, должно трактоваться только как его необходимая и зависимая часть, а не как потенциально самостоятельное слово. Если это происходит, то возникает, помимо внутренней модификаций и сложения, третий способ оформления слов — посредством так наз. пристраивания (Anbildung), и мы приходим к настоящему понятию суффикса. Непрерывное воздействие духа на звук само по себе превращает сложение в пристраивание. Принципы сложения и пристраивания противоположны друг другу. Сложение стремится к сохранению нескольких корневых слогов в их значимой звуковой форме, а пристраивание — к уничтожению их значения как такового. Путем сочетания этих противоположных принципов, то есть сохранения и разрушения звуковой распознаваемости, язык достигает здесь своей двоякой цели. Сложение становится нераспознаваемым только тогда, когда, как мы показали выше, язык начинает следовать другому принципу и трактовать это сложение как пристраивание. Но я упомянул здесь о сложении в основном потому, что его можно бы было ошибочно спутать с пристраиванием, так, как если бы они действительно относились к одному классу. Однако так может только казаться, а на самом деле ни в коем случае нельзя воспринимать пристраивание как нечто механическое, как сознательное объединение разобщенных элементов и стирание следов связи между ними посредством словесного единства. Слово, модифицированное посредством пристраивания, является единым точно так же, как и различные части распускающегося цветка, и то, что здесь происходит, имеет чисто органическую природу. Хотя местоимение еще вполне отчетливо ассоциируется с глагольным лицом, все же в настоящих флективных языках оно не механически соединяется с глаголом. Глагол не мыслился как состоящий из разобщенных сущностей, но представал перед духом как индивидуальная форма, и в соответствии с этим губы артикулировали звук как единое и нераздельное целое. Не поддающаяся исследованию внутренняя языковая деятельность производит суффиксы от корней, и это происходит, пока у языка хватает творческих сил. Только когда они иссякают, может начаться механическое присоединение. Чтобы не исказить истинное положение дел и не свести язык до уровня простой рассудочной практики, нужно все время помнить об изложенной здесь интерпретации языковой деятельности. Но нельзя при этом скрыть того, что именно в силу своей апелляции к необъяснимому такая интерпретация ничего не объясняет, что истина заключается только в абсолютном единстве совокупно мыслимых сущностей, а также в одновременном возникновении и символическом согласии внутреннего представления с внешним звуком, но при этом под образным выражением скрывается беспросветная темнота. Ибо, хотя звуки корня часто модифицируют суффикс, все же это происходит не всегда, и только в переносном смысле можно сказать, что суффикс рождается из лона корня. Это может означать только то, что дух мыслит корень и суффикс в нераздельной совокупности, а звук, следуя за этим единством мысли, также сливает их в единое целое. Поэтому я выбрал изложенный выше способ представления и буду придерживаться его ниже на протяжении всего настоящего сочинения. Если соблюдать необходимые предосторожности против смешения его с механистической интерпретацией, такой способ представления не может дать повода для недоразумений. А при обращении к реальному языковому материалу разделение пристраивания и словесного единства оказывается более пригодным, поскольку язык обладает техническими средствами как для того, так и для другого, а в особенности поскольку в некоторых языках пристраивание отличается от настоящего сложения не четко и абсолютно, но лишь относительно. Выражение пристраивания, свойственное лишь языкам, обладающим настоящей флексией в виде наращений, в отличие от выражения агглютинации, само по себе уже обеспечивает правильный подход к органическим языковым процессам.