чтоб играло, пело чтоб лицо — весна и растворение воздухов.
Иначе — пропал тончайший план. Иначе каждый скажет: «Эге, вот идет следователь Чепыга по секретнейшему делу».
— Красоточка, — сказал Чепыга девушке с мешком. — Красоточка, — подмигнул ей глазом.
Фу-ты, как прекрасно идет. Тоненько нужно тут. Тоненько. А потом такое: а дозвольте спросить, не состоите ли вы в некотором родстве... хе-хе...
Тут Чепыга остановился у дома. Во двор вошел. Во дворе — желтый флигель. На флигеле — доска. На доске — «Домовый Комитет».
— Прекрасно, — сказал Чепыга. — В каждом доме — комитет, в каждом доме, в некотором роде, государственное управление. Очень даже это прекрасно. Теперь войдем в комитет. Тек-с. Послушаем.
Два человека разговаривали негромко.
— Ну, а о политике военных действий что, Гаврила Васильич? — спросил тенорок.
— О политике военных действий? Гм. С юга генералы наступают.
— Очень хорошо, — обрадовался Чепыга. — Войдем теперь.
В комнату вошел и спросил, сам голову набок:
— Уполномоченного Малашкина мне. По секретному. Ага! Вы гражданин Малашкин? Очень прекрасно. А дозвольте спросить, кто в квартире 36-й проживает? Да-с, в 36-й квартире. Именно в 36-й.
У Гаврилы Васильича острый нюх. Гаврила Васильич почтительно:
— Старуха проживает. Старуха и актер проживают.
— Ага, актер? — удивился Чепыга. — Почему же актер?
— Актер-с. Как бы сказать — жильцом и даже на иждивении.
— Гм. На иждивении. Расследуем и актера. Ну, а в смысле старухи, не состоит ли старуха в некотором родстве, ну, скажем, с генералами с бывшими или с сенаторами? Да, вот именно, с сенаторами не состоит ли в родстве?
— Неизвестно, — ответил Гаврила Васильич. — Старуха, извиняюсь, небогатая. Сын у ней на войне пропал. Жалкует и к смерти готовится. У ней и местечко на Смоленском[111] заказано. Тишайшая старуха.
А следователь свое:
— Расследуем старуху. По долгу, — говорит, — государственной важности, расследуем и старуху и актера. Прошу, гражданин Малашкин, сопровождать.
2. Следствие
Актер лежал на кровати и ждал Машеньку. Если не сробеет, то придет сегодня Машенька. Актер лежал на кровати как бы с некоторой даже томностью.
— Ентре[112], Машенька, — сказал актер, когда Чепыга постучал в дверь костяшками. — Ентре, пожалуйста.
«Тут нужно чрезвычайно тоненько повести дело», — подумал Чепыга и к актеру вошел.
— Извиняюсь, — обиделся актер.
А следователь прямо-таки волчком по комнате.
— Дозвольте, — говорит, — пожать ручку. Собственно, к старухе я. Однако некоторое отсутствие старухи принуждает меня...
— Ничего, — сказал актер, — пожалуйста. Только сдается мне, что старуха, пожалуй, что и дома.
— Нету-с. То есть придет сейчас. А дозвольте пока, из любопытства я, спросить, не состоите ли вы в некотором родстве с подобной старухой?
— Не состою, — ответил актер. — Я, батенька мой, артист, а старуха, ну, как бы вам сказать, — зритель.
— Тек-с, очень хорошо, — удивился Чепыга. — Гм. Зритель... Вижу образованнейшего человека... Так, может быть, вы с сенаторами какими-нибудь в родстве?
Тут актер с кровати приподнялся, и в Чепыгу дым струйкой.
— Угу, — говорит, — с сенаторами... А насчет старухи какое тут родство: темная старуха — и артист. Я, батенька мой, человек искусства.
— Вижу образованнейшего человека, — бормотал Чепыга. — И книг чрезвычайное множество... И книги эти читать изволите по профессии?
— М-да, — сказал актер, — читаю и книги по профессии. К «Ниве» тут приложение[113] — писатель Максим Горький.
— Тек-с, русская литература. Ну, а касаясь иностранной, южной, может быть, новиночки, через передачу. Из любопытства, опять-таки.
— Из иностранной — роль Гамлета, английского писателя.
— Удивительно, совершенно удивительно...
«Гм, однако, какого же вздору я нагородил, — подумал Чепыга. — И он-то как глаз отводит. Вот умная бестия. Гм, и к чему бы это мне про книги? Да, касаясь южной новиночки, через передачу. Опутать может. Ей-богу, опутает».
«Восьмой час, — подумал актер вздыхая. — Сробеет Машенька, непременно сробеет... А молодой-то человек общительный — про книги интересуется».
— Вы, кажется, про книги интересуетесь, — спросил он Чепыгу, — так вот тут — Гамлет. Я, знаете, все больше на трагических ролях. Мне все говорят: «Наружность, — говорят, — у вас трагическая». И я, действительно, не могу, знаете ли, шутом каким-нибудь... Я все больше по переживаниям...
«Ох, — испугался Чепыга, — плохо. Нельзя так. Не такой это человек, чтобы тоненько. Тут напрямик нужно».
Застегнул Чепыга пиджак на две пуговицы и встал.
— По делу, — говорит, — службы, должен допросить вас и установить.
Испугался актер.
— Как? За что же установить? За что же допросить, господин судебный следователь, извиняюсь?
«Сгрябчит, — подумал актер, — как пить дать сгрябчит».
А следователь и руки потирает.
— Не состоите, значит? Значит, так-то вот и не состоите? А если, скажем, старуха призналась, выдала... Если, скажем, пришла сегодня старуха, гуляючи пришла и, дескать, так и так — выдала.
— Не состою, господин следователь.
— Гм, — сказал Чепыга, — прекрасно. Фу-ты, как прекрасно. А не скажете ли мне, касаясь сборищ тайных у старухи, тайных собраний. И не приходил ли кто к старухе в смысле передачи корреспонденции?
У актера очень дрожали руки.
— Приходили, господин следователь. Супруга уполномоченного Малашкина приходила... Только я, господин следователь, с детских лет предан искусству... А к старухе, точно, Малашкина приходила. Сегодня и приходила. Сначала про жизнь, господин следователь, дескать, плохая жизнь. Так и сказала: «Плохая, — говорит, — господин судебный следователь, жизнь». А потом о политике военных действий, дескать с юга, извиняюсь, наступают, господин следователь. А Малашкина все старухе такое: «Чего ж, — говорит, — господин судебный следователь, от счастья своего отказываться». А старуха отмахивается, отвергает, одним словом: «Не может, — говорит, — быть того, чтоб Мишенька мой в генералы вышел». Так и сказала: «В генералы, — говорит, — господин следователь, вышел».
— Дальше, — строго сказал Чепыга.
— А дальше, господин следователь, в комнате шу-шу-шу, а о чем, извиняюсь, не слышал. А я, господин следователь, со старухой не состоял и не состою и, не касаясь политики, с детских лет по переживаниям. Старуха же так и сказала. «Плохая, — говорит, — жизнь». А если я дымом в лицо, господин судебный следователь, недавно побеспокоил вас, — струйкой по легкомыслию — извиняюсь.
Следователь Чепыга любовно смотрел