Для того чтобы вынести это неостановимое издевательство (когда «ласка» хоть и отличается от «таски», но не слишком, когда жизнь идет под девизом, гениально сформулированным самым прославленным таганцем: Скажи еще «спасибо», что живой! ) и не сломаться, не свести свободное чувство– и мыслеизъявление к демонстрации кукиша в кармане, чтобы не поступиться сутью своего – художнического – дела, потребны и гражданское мужество, и вера в искусство, и сила духа. Иными словами – должно быть личностью. «Личное дело» – канцелярский термин, в условиях советчины – зловещий. Личное дело (без кавычек) – дело личности. Способной одерживать победы в заведомо неравном бою. Личность Юрия Любимова определяла личность его театра. Об этом, о роли личностей в подсоветском бытии и о предельной необходимости выявления личностей, сегодня говорила, завершая презентационный вечер, филолог Мариэтта Чудакова.
Спектакль, который Мастер подготовил к своему юбилею, основан на горчайшей и неколебимо актуальной русской комедии. Название тройное: Горе от ума – Горе уму – Горе ума.
...
28 сентября
Июль – сентябрь поэтические годовщины
Тимуру Кибирову
Цикл этюдов о шедеврах русской поэзии сложился в достаточной мере случайно – вопреки газетному «канону» и, что называется, «под настроение». Летом минувшего года отрадных свежих впечатлений мне сильно не хватало, а «ругаться» решительно не хотелось. Пребывая в меланхолии, готовой сорваться в мизантропию, я все же понимал, что такое состояние духа, мягко выражаясь, не споспешествует торжеству литературной справедливости. Меж тем, если обозреватель не в состоянии поставлять тексты для газеты, в которой служит, ему остается одно – написать заявление об уходе. Но возможность обращения к этому, знакомому и не слишком трудоемкому, жанру тоже души не грела. Надо было что-то придумать. Тут я и вспомнил о двухсотлетии «Жизни Званской» и решил, что перечитать и вновь обдумать крепящий дух шедевр Державина будет приятно не только мне.
Так был написан первый из «юбилейных» опусов, работа над которым сильно меня взбодрила. Показалось, что эксперимент стоит продолжить. Не календарь заставляет нас перечитывать любимые стихи, но его подсказки (конечно, приблизительные – день в день попасть невозможно, но все же преимущественно речь в цикле идет о «летне-осенних» стихотворениях) иногда помогают ощутить таинственное согласие в разноголосице русской поэзии.
Стихотворения, которым посвящены публикуемые ниже очерки, рождались с интервалами в двадцать пять лет. (При десятилетнем ритме цикл, на мой взгляд, рисковал затянуться, а потому – наскучить читателю, при полувековом – просто не смог бы выстроиться.) Я надеялся, что несколько экскурсов в наше живое прошлое не отменят и не заглушат разговор о живой сегодняшней словесности. В какой мере это получилось, пусть судит читатель, но мне кажется, что разделы нынешнего «Дневника…» «Июль», «Август», «Сентябрь» (статьи, приуроченные к годовщинам, писались и печатались в эти месяцы) не слишком сильно отличаются от всех прочих его частей.
Составляя книгу, я решил не разносить «поэтические годовщины» по надлежащим датам публикаций (они, впрочем, стоят под текстами), но представить их вместе. Не в последнюю очередь – ради посвящения поэту, чья свободная, мужественная и веселая песнь живет верностью великому неушедшему и чаянием великого будущего.
...
23 января 2008
Тихий гром, или Двести лет назад
Гаврила Державин. «Евгению. Жизнь Званская». 1807
Летом 1807 года признанный корифей тогдашних российских стихотворцев Гаврила Державин обратился к доброму приятелю преосвященному Евгению (в миру – Болховитинову) с посланием, в коем описал свою сегодняшнюю жизнь. Бывший вершитель великих государственных дел, сенатор и министр, верный, но строптивый слуга трех государей, отправленный в почетную отставку за слишком ревностную службу (так выразился, прощаясь с Державиным, уклончиво дипломатичный император Александр), обрел прежде недосягаемый блаженный покой в своем славном новгородском имении. В размеренной череде каждодневных забавных и необременительных домашних занятий достойное место занимают часы творческих парений и умудренных раздумий. Не все же, право слово, в карты играть – по грошу в долг и без отдачи!
Оттуда прихожу в святилище я Муз,
И с Флакком, Пиндаром, богов воссевши в пире,
К царям, к друзьям моим, иль к небу возношусь,
Иль славлю сельску жизнь на лире;
Иль в зеркало времен, качая головой,
На страсти, на дела зрю древних, новых веков,
Не видя ничего, кроме любви одной
К себе, – и драки человеков.
Драку, впрочем, можно наблюдать и без «зеркала времен». Грохот всеевропейской войны слышен и на пленительных берегах Волхова. Ниже Державин напишет:
Вид лета красного нам Александров век:
Он сердцем нежных лир удобен двигать струны;
Блаженствовал под ним в спокойстве человек,
Но мещет днесь и он перуны.
Позднее основательный старик ворчливо прокомментирует эти строки для несведущих либо забывчивых потомков: «Император Александр был кроткого духа и с мирными расположениями, но заведен был окружающими его в весьма неприятные военные дела».
Осенью 1806 года войска Наполеона оккупировали Пруссию и уверенно двинулись на восток. Подписанный государем 16 ноября 1806 года манифест гласил: «россиянам, обыкшим любить славу отечества и всем ему жертвовать, нет нужды изъяснять, сколь происшествия сии делают настоящую войну необходимою». Армия отправилась навстречу поработителю Европы, литераторы взялись за перья. 14 января 1807 года на Большом театре в Петербурге была с подобающим великолепием представлена свежая трагедия Владислава Озерова «Димитрий Донской». Открывал ее монолог заглавного героя:
Российские князья, бояре, воеводы,
Прешедшие чрез Дон отыскивать свободы
И свергнуть наконец насильствия ярем!
Доколе было нам в отечестве своем
Терпеть татаров власть и в униженной доле
Рабами их сидеть на княжеском престоле?
Исполнявший роль великого князя Московского Димитрия актер Яковлев сделал мощное ударение на слове «наконец» – к вящему восторгу многочисленной публики. «Ничего не могло быть апропее (от французского a propos, кстати. – А. Н. ), как говаривал один старинный забавник», – рассказывал годы спустя склонный к ехидству мемуарист. Недавнее сражение под Пултуском почиталось почти победой и залогом будущего низвержения нового Мамая. На сцене оно уже стало явью. В финале безымянный воин объявлял Димитрию:
Твой брат Серпуховской, преследовавший хана,
Ждет, государь, тебя со воинством у стана.
Дивяся доблестям и подвигам твоим,
Всеобщий ратных глас назвал тебя Донским.
И вместе с залом восхищенно внимал ответу древнего героя, естественно отождествляемого с обожаемым государем:
Пойдем, веселье их щедротами прибавим,
Спокоим раненых, к умершим долг отправим!
Но первый сердца долг к тебе, Царю царей!
Все царства держатся десницею Твоей? —
Прославь, и утверди, и возвеличь Россию!
Как прах земной, сотри врагов кичливу выю,
Чтоб с трепетом сказать иноплеменник мог:
«Языки, ведайте: велик российский Бог!»
8 февраля битва под Прейсш-Эйлау, которую основательно сведущий в таких делах Наполеон лаконично назвал «резней», окончилась, что называется, вничью. Противоборство шло с переменным успехом до 14 июня, когда под Фридландом случилось повторение Аустерлица. 25 июня императоры встретились в Тильзите, 7 июля там был подписан глубоко унизительный для России мир.
«Жизнь Званская» писалась еще до катастрофы – при отдаленном рокоте вроде бы успешной войны. Однако здесь на ликующие победные звуки Державин (певец взятия Измаила и перехода через Альпы) явно не расщедрился. Мир для него лучше, чем гром перунов.
Умолкнут ли они? – Сие лишь знает Тот,
Который к одному концу все правит сферы;
Он перстом их своим, как строй какой, ведет,
Ко благу общему склоняя меры.
Он корни помыслов, Он зрит полет всех мечт,
И поглумляется безумству человеков:
Тех освещает мрак, тех помрачает свет
И днешних, и грядущих веков.
Грудь Россов утвердил, как стену, Он в отпор
Темиру новому под Пультуском, Прейсш-лау;
Младых вождей расцвел победами там взор,
А скрыл орла седого славу.
Упомянув недавние полупобеды (а как без того), Державин не оставляет любимой мысли о «безумстве человеков». История вершится загадочной волей Бога, ни одно торжество не оказывается полным – фельдмаршал Каменский («седой орел») уступил славу победителя своему подчиненному, генералу Бенигсену. И от этой «частности» легко перейти к «общему правилу»: