Читать интересную книгу Чернобыльская молитва. Хроника будущего - Светлана Алексиевич

Рыли землю с утра до вечера. Когда возвращались домой, казалось странным, что работают городские магазины, женщины покупают чулки, духи. В нас уже жили военные ощущения. И было куда понятнее, когда вдруг появились очереди за хлебом, солью, спичками… Все кинулись сушить сухари… Мыли пол по пять-шесть раз в день, законопатили окно. Все время слушали радио. Это поведение показалось мне знакомым, хотя я родилась после войны. Пыталась анализировать свои чувства и поразилась тому, насколько быстро перестроилась моя психика, каким-то непостижимым образом мне оказался знаком военный опыт. Могла себе представить, как брошу дом, как мы с детьми уедем, какие вещи возьмём, что напишу маме. Хотя вокруг текла обычная мирная жизнь, по телевизору показывали кинокомедии.

Нам память подсказывала… Мы всегда жили в ужасе, мы умеем жить в ужасе, это — наша среда обитания.

Тут нашему народу нет равных…"

"Я не была на войне… Но мне это напомнило…

Солдаты заходили в деревни и эвакуировали людей. Деревенские улицы были забиты военной техникой: бронетранспортёры, грузовые машины под зелёным брезентом, даже танки. Люди покидали свои дома в присутствии солдат, действовало это угнетающе, особенно на тех, кто пережил войну. Сначала винили русских — они виноваты, их станция… Следом: «Коммунисты виноваты…» Сердце стучало от неземного страха…

Нас обманули. Пообещали, что мы через три дня вернёмся. Оставили мы дом, баню, резной колодец, старый сад. Ночью перед отъездом я вышла в сад и увидела, как раскрылись цветы. А утром все упали. Мама не смогла пережить переселение. Через год она умерла. У меня два сна повторяются… Первый — я вижу наш пустой дом, а второй — возле нашей калитки, среди георгин стоит моя мама… Живая… И улыбается…

Все время сравнивают с войной. Но… войну можно понять. О войне мне отец рассказывал, я книги читала…. А тут? Осталось от нашей деревни три кладбища: на одном люди лежат, оно старое, на втором — расстрелянные собаки и кошки, которых мы бросили, на третьем — наши дома.

Даже наши дома похоронили…"

"Каждый день… Я каждый день хожу по своим воспоминаниям…

По тем же улицам, мимо тех же домов. Такой тихий у нас был городок. Никаких заводов, одна конфетная фабрика. Воскресенье… Лежу, загораю. Бежит мама: «Деточка, Чернобыль взорвался, люди по домам прячутся, а ты под солнцем». Я посмеялась — до Чернобыля от Наровли сорок километров.

Вечером возле нашего дома остановились «Жигули», заходит моя знакомая с мужем: она — в домашнем халате, он — в спортивном трико и в каких-то старых тапочках. Через лес, просёлочными дорогами они удирали из Припяти… Бежали… На дорогах дежурила милиция, военные посты, никого не выпускали. Первое, что она мне закричала: «Нужно срочно искать молоко и водку! Срочно!» Кричала и кричала: «Только новую мебель купили, новый холодильник. Я себе шубу сшила. Все оставили, обвязали целлофаном… Ночь не спали… Что будет? Что будет?» Муж её успокаивал. Он рассказывал, что над городом летают вертолёты, а по улицам ездят военные машины и поливают какой-то пеной. Мужчин забирают на полгода в армию, как на войну. Днями сидели у телевизора и ждали, когда Горбачёв выступит. Власти молчали…

Только когда отгремели майские праздники, Горбачёв сказал: не волнуйтесь, мол, товарищи, ситуация на контроле… Пожар, просто пожар. Ничего особенного… Люди там живут, работают…

Мы верили…"

"Такие картины… Боялась ночью спать… Закрыть глаза…

Гнали скот… Весь скот из выселенных деревень гнали к нам в райцентр на приёмные пункты. Обезумевшие коровы, овечки, поросята бегали по улицам… Кто хотел, тот ловил… С мясокомбината машины с тушами шли на станцию Калинковичи, оттуда грузили на Москву. Москва не принимала. И эти вагоны, уже могильники, возвращались назад к нам. Целые эшелоны. Тут их хоронили. Запах гнилого мяса преследовал по ночам… «Неужели так пахнет атомная война?» — думала я. Война должна пахнуть дымом…

В первые дни наших детей вывозили ночью, чтобы меньше людей видело. Прятали беду, скрывали. А народ все равно узнавал. Выносили на дорогу к нашим автобусам бидончики с молоком, пекли булочки.

Как в войну… С чем ещё сравнить?"

"Совещание в облисполкоме… Военная обстановка…

Все ждут выступления начальника гражданской обороны, потому что если кто-то и вспомнил что-то о радиации, то только какие-то обрывки из учебника физики за десятый класс. Он выходит на трибуну и начинает рассказывать то, что написано в книгах и учебниках об атомной войне: получив пятьдесят рентген, солдат должен выйти из боя, как строить укрытия, как пользоваться противогазом, о радиусе взрыва… Но тут не Хиросима и Нагасаки, тут все по-другому… Мы уже догадываемся…

В заражённую зону вылетели на вертолёте. Экипировка по инструкции: нижнего белья нет, комбинезон из хэбе, как у повара, на нем защитная плёнка, рукавицы, марлевая повязка. Обвешаны все приборами. Спускаемся с неба возле деревни, а там ребятишки купаются в песке, как воробьи. Во рту камушек, веточка. Маленькие — без штанов. С голыми попками… А у нас приказ: с народом не общаться, панику не поднимать…

И вот теперь живу с этим…"

"По телевизору вдруг замелькали передачи…

Один из сюжетов: бабка подоила молоко, налила в банку, репортёр подходит с военным дозиметром, водит по банке… Идёт комментарий, что вот, смотрите, совершенная норма, а до реактора десять километров. Показывают реку Припять… Купаются, загорают… Вдалеке виден реактор и клубы дыма над ним… Комментарий: западные голоса сеют панику, распространяют заведомую клевету об аварии. И снова с этим дозиметром — то к тарелке ухи его прикладывают, то к шоколадке, то к пончикам у открытого киоска. Это был обман. Военные дозиметры, которые находились в то время на вооружении нашей армии, не рассчитаны на проверку продуктов, они только меряют фон.

Такое количество лжи, с которым связан в нашем сознании Чернобыль, было разве только в сорок первом… При Сталине…"

"Хотела родить от любви…

Мы ждали первенца. Муж хотел мальчика, а я — девочку. Врачи уговаривали меня: «Надо решиться на аборт. Ваш муж долгое время находился в Чернобыле». Он — шофёр, и его в первые дни туда призвали. Возил песок и бетон. Но я никому не верила. Не хотела верить. Я читала в книгах, что любовь может все победить. Даже смерть.

Ребёночек родился мёртвый. И без двух пальчиков. Девочка. Я плакала. «Ну, пусть бы у неё хотя бы пальчики были. Она же — девочка…».

"Никто не понимал, что произошло…

Позвонила в военкомат, мы, медики, все военнообязанные, предложила свою помощь. Не помню фамилию, но звание было майор, ответил мне: «Нам нужны молодые». Я пробовала убеждать: «Молодые врачи, во-первых, не готовы, а, во-вторых, они подвергаются большей опасности, молодой организм чувствительнее к воздействию радиации». Ответ: «У нас приказ — брать молодых».

Помню… У больных стали плохо заживать раны. Ещё… Тот первый радиоактивный дождь, после которого пожелтели лужи. Стали жёлтые на солнце. Теперь этот цвет тревожит всегда. С одной стороны, сознание ни к чему подобному оказалось не готово, а с другой — мы ведь самые лучшие, самые необыкновенные, у нас самая великая страна. Мой муж, человек с высшим образованием, инженер, он серьёзно меня уверял, что это террористический акт. Вражеская диверсия. Мы так думали… Мы так были воспитаны… Но я вспоминала, как ехала в поезде с одним хозяйственником, и он мне рассказывал о строительстве Смоленской атомной станции: сколько цемента, досок, гвоздей, песка уплывало с объекта в близлежащие деревни. За деньги, за бутылку водки…

В деревнях… На заводах… Выступали работники райкомов партии, ездили, общались с народом. Но ни один из них не способен был ответить на вопросы, что такое дезактивация, как защитить детей, какие коэффициенты перехода радионуклидов в пищевые цепочки? Об альфа — бета — и гамма частицах, о радиобиологии, ионизирующих излучениях, не говоря об изотопах. Для них это были вещи из иного мира. Они читали лекции о героизме советских людей, символах военного мужества, происках западных спецслужб…

Взяла слово на партсобрании: где профессионалы? Физики? Радиологи? Мне пригрозили, что заберут партбилет…"

"Много было необъяснимых смертей… Неожиданных…

У моей сестры болело сердце… Когда она услышала о Чернобыле, почувствовала: «Вы это переживёте, а я — нет». Она умерла через несколько месяцев… Врачи ничего не объяснили. А с её диагнозом ещё долго можно было жить…

Рассказывают… У старух появлялось молоко в грудях, как у рожениц. Медицинский термин этому явлению — релаксация. А для крестьян? Божья кара… Случилось такое с бабкой, которая жила одиноко. Без мужа и без детей. Сбожеволила. Ходила по деревне и качала что-нибудь на руках, возьмёт полено или детский мячик обвяжет платком…. Люли-люли… Баюшки…"