Читать интересную книгу Эфирное время - Полина Дашкова

Когда случился августовский кризис, Клима в Москве не было, и Вова ужасно боялся, что больше он не появится. Многие зарубежные фирмы сворачивали свои дела в России. Вова не знал, какие именно у Клима здесь дела, но догадывался, что весьма серьезные. Клим ездил не на джипе, не на «мерсе», а на обыкновенном «жигуле-шестерке», причем с московским номером. Он намекнул Вове, что это такая конспирация. А что касается татуировок, двух перстней на среднем и безымянном пальцах правой руки, так это детская дурь. Хотелось быть крутым в тринадцать лет. Надо бы вывести, да все некогда.

Вова сильно нервничал после — августа, растолстел до невозможности, помрачнел так, что лицо стало свинцовым, как грозовая туча. Связь с Климом была односторонней, оставалось только ждать и надеяться.

И надежды оправдались. Клим появился в конце октября. Вова обрадовался ему, как родному, стал рассказывать, какие новости у его приятелей, у Анисимова и Бутейко. Клим в свою очередь поделился с Вовой планами на ближайшее будущее.

Заварились такие крутые дела, что у Мухина дух захватывало, как на вершине «чертова колеса» в парке Горького. Однако Вова головы не потерял, свет грядущих больших денег не ослепил его. В шкатулке, где лежали патроны, он нашел целую кучу ценной ювелирки и прихватить ее не забыл. Не дурак. Обидно, что деньги получились маленькие, но и они не помешают.

* * *

— Гоэто при собаке, попытаться обмануть?

— Человека вы можете обмануть. Собаку никогда.

— Сколько ей осталось?

— Если не пойдут метастазы, она сможет прожить еще год, при хорошем уходе и два года. Но это будет больная собака, вам придется тратить на нее значительно больше времени и сил, чем раньше, — он закурил, помолчал, глядя в окно, и произнес тусклым, равнодушным голосом:

— Станет тяжело, позвоните, я приеду и сделаю укол.

— Но вы же сказали, я сама смогу ее колоть.

— Нет, этот укол вы сами сделать не сумеете.

В лечебнице, кроме них и Лоты, не было никого, стояла гулкая тишина, и вдруг послышался странный щелкающий звук. Юрий Иванович вскочил, бросился в коридор. По коридору на расползающихся лапах очень медленно шла Лота. Она шаталась и волочила за собой разбитую банку капельницы.

Когда собаку уложили на место, поставили новую капельницу, Лиза заплакала. Впервые в жизни она не сумела сдержаться при постороннем человеке, но никакой неловкости не почувствовала, даже потом, когда совсем успокоилась.

Юрий Иванович приезжал к ней каждый вечер. Она не просила, он сам звонил и приезжал, обрабатывал швы, ставил капельницу. Казалось, при нем Лота чувствовала себя лучше. Услышав звонок в дверь, она ковыляла в прихожую и даже слабо крутила своим хвостом-обрубком. Лиза пыталась дать ему денег, он отказался. Она купила для него бутылку французского коньяка, он заявил, что совсем не пьет.

— Юрий Иванович, вы ставите меня в неловкое положение, — сказала Лиза.

— Чем же? Операцию и медикаменты вы оплатили в кассе лечебницы.

— Но вы тратите столько времени и сил, приезжаете сюда каждый вечер. И потом, я знаю, такая операция стоит значительно дороже.

— Елизавета Павловна, я сейчас сделаю Лоте инъекцию, а вы сварите, пожалуйста, кофе.

На следующий день Лиза позвонила знакомому кинологу, спросила, как ей отблагодарить ветеринара.

— Не берет денег? Странно. Это очень дорогой врач. Да, спиртное он не употребляет совсем. Ну, я не знаю, если вас это так беспокоит, подарите ему хороший одеколон.

Лиза купила дорогую мужскую туалетную воду. Юрий Иванович принял подарок, но на следующий вечер вытащил из сумки и поставил на ее туалетный столик коробочку «Шанель № 19».

— Да вы что, Юрий Иванович… — опешила Лиза.

— Кажется, это ваш запах. И давайте на этом успокоимся.

Лота чувствовала себя все лучше, нос у нее сделался влажным, холодным, она начала понемногу есть, попросилась на улицу, и Лиза стала выходить с ней во двор два раза в день. Помощь ветеринара уже не требовалась, но когда он позвонил и спросил, надо ли приехать, она неожиданно для себя ответила:

— Да, пожалуйста, если вы можете… Они просидели на кухне до рассвета, и разговор у них получался странный. Слова почти ничего не значили. Уютная болтовня двух усталых немолодых людей, которые отлично понимают друг друга. Но в паузах повисала тяжелая жаркая тишина от которой у обоих покалывало кончики пальцев.

— Простите, Юрий Иванович, я вас совсем заболтала, — спохватилась она, когда за окном стало светать.

Они не могли назвать друг друга на «ты» и по имени. Воздух вокруг них так сгустился, что казалось, от простого «ты» все взорвется к чертовой матери.

— Меня никто не ждет, — произнес он низким тяжелым голосом.

— Ну все равно. Простите меня. Поздно уже, вернее, рано. Рассвет. Пора спать.

— Да, конечно, — он поднялся, — я доеду. Всего доброго.

Они неловко столкнулись в узком дверном проеме и застыли, глядя друг другу в глаза. Какое-то угрюмое, дикое, совершенно незнакомое чувство медленно закипало у нее внутри, заполняло все пространство ее души, не оставляя ни капли света.

«Совсем сбрендила, старая дура?» — грубо рявкнул разумный внутренний голос.

У нее кружилась голова, ноги стали ватными, но все-таки хватило сил отступить в сторону, ускользнуть от его настойчивых губ, стряхнуть его твердые теплые ладони.

— Лиза, я не могу больше. Я не железный. Я понимаю, ты замужем, но я один, ты знаешь, я не женат, поехали ко мне, — он продолжал смотреть на нее в упор, и только сейчас она заметила, что глаза у него темно-серые, а не черные, как казалось раньше.

— Спокойной ночи, Юрий Иванович. Простите, что заболтала вас. Всего доброго, — хрипло произнесла она, глядя в пол.

Когда за ним закрылась, дверь, Лиза упала на кровать и заплакала, горестно, безутешно, как в детстве из-за плохой оценки. «О, Господи, ну почему? Что в нем такого? Практически, первый встречный, случайный, ничем не примечательный человек. Зачем мне это?» — думала она под собственные судорожные детские всхлипы.

Приковыляла Лота, стала слизывать слезы с ее лица, пытливо, внимательно глядела в глаза, словно спрашивала: «Что с тобой?»

— Мне плохо, Лота. Мне просто отвратительно. Я не знаю, что теперь делать, — бормотала она, гладя собаку, — со мной никогда ничего подобного не было и быть не могло.

Политический обозреватель, кандидат исторических наук, мать двоих детей, верная жена, образец строгости и добропорядочности, Елизавета Павловна сошла с ума, влюбилась, как шестнадцатилетняя девчонка. Впервые в жизни.

На следующий день Лиза отправилась в аэропорт, встречать мужа с детьми. Кончился отпуск, хлопоты с Лотой взяла на себя домработница. Собака после пережитых страданий стала трогательно-тихой и ласковой.

Юрий Иванович звонил каждый вечер, но уже не домой, а на ее сотовый, аккуратно интересовался здоровьем собаки. Она вежливо благодарила, подробно докладывала, как Лота себя ведет, что ест, как спит. Собака чувствовала себя хорошо, и казалось, невозможно было придумать повода для встречи.

— Я должен осмотреть Лоту, — решительно заявил он через неделю по телефону, — когда вам удобно, чтобы я приехал? Лиза, я не могу без тебя, — добавил он быстро, на одном дыхании, совсем другим голосом.

«Никогда! — испуганно выкрикнула про себя Лиза. — Никогда и ни за что!»

Но это было совсем уж глупо. При чем здесь здоровье собаки? Лоту действительно пора было показать врачу.

— Мне бы не хотелось вас затруднять. В общем, все в порядке… Хотя, если не возражаете, я после эфира заеду домой, возьму Лоту и привезу ее к вам в лечебницу.

«Что за чуть ты несешь? Эфир у тебя заканчивается в час ночи…»

— У вас сегодня, кажется, ночной эфир.

— Да, конечно, давайте завтра утром. Хотя… утром у меня запись… Простите, что же я вам голову морочу?

— Правда, Елизавета Павловна, сколько можно морочить голову мне и себе? Записывайте адрес и приезжайте сегодня после эфира ко мне домой. Вместе с Лотой.

Она записала адрес в своем ежедневнике, опять на нее накатило странное головокружение, слабость, почти дурнота. Ей стало страшно выходить в эфир в таком состоянии. Из зеркала в гримерной глядела на нее помолодевшая, восторженно — томная идиотка. Глаза сверкали, брови выгнулись удивленными дугами, линия рта смягчилась, ресницы трепетали, как крылья бабочек. Что-то появилось в ней беспомощное. У нее началось раздвоение личности. Влюбленная романтическая дурочка с фиалковым огнем в глазах и розовым дымом в голове мешала разумной сорокалетней ответственной даме жить и работать. Сыпалось все: карьера, семейное благополучие, она самой себе не нравилась, она себе не доверяла.

Хорошо, что в ночном эфире она беседовала не с какой-нибудь напористой скандальной личностью, а с пожилым интеллигентным финансистом. Двадцать минут разговора тянулись бесконечно, Лиза чувствовала, как светятся у нее глаза, как губы сами собой растягиваются в дурацкой загадочно-счастливой улыбке, которая была совершенно неуместна, ибо речь шла о вещах серьезных и печальных, о нестабильности рубля и дефиците бюджета.