братья — сёстры», а к осени 1981 года перерос в плотное сотрудничество. В частности, Панкер рулил звуком на дебютном концерте «Зоопарка» в Москве, а до этого — во время выступлений Майка в ленинградском рок-клубе. На первом концерте «Кино» в зале на Рубинштейна Гудков внезапно выскочил на сцену с саксофоном, хотя толком не умел на нём играть.
«Такие ансамбли, как «Аквариум» и «Зоопарк», стали популярны в Москве гораздо раньше, чем в Питере, — рассказывал Панкер. — А у нас в городе многие молились на «Россиян», лидер которых Жора Ордановский выглядел на общем тусклом фоне настоящей рок-звездой. Также особым авторитетом у музыкантов пользовались группы, у которых на сцене стояла гора самопальных колонок. А у «Аквариума» и «Зоопарка» своей аппаратуры не было, поэтому они находились на периферии массового сознания. Рок-клубовские музыканты «старой школы» относились к ним слегка презрительно, словно к каким-нибудь ебанатам».
Это был показательный момент, поскольку, несмотря на локальную популярность «Аквариума», его участники продолжали находиться в энергетическом вакууме. Даже в андеграундных кругах многие относились к их творчеству противоречиво.
«Естественно, что на ленинградской рок-сцене «Аквариум» стоял несколько особняком, — вспоминал позднее Лёша Рыбин в книге «КИНО с самого начала». — Хард-рокеры терпеть его не могли, называя «соплями», «эстрадой» (!) и так далее. Они говорили, что БГ — педераст и мудак, ворует чужие стихи, чужую музыку и вообще чуть ли не стукач. Пожалуй, никто из музыкантов ни за какой поступок — ни за кражу денег, ни за нечистоплотность в любовных делах — не вызывал у хард-рокеров такой неприязни, как Гребенщиков. Просто за факт своего существования, просто за то, что был здоровым человеком среди калек».
* * *
После переезда на улицу Софьи Перовской степень культуртрегерской активности лидера «Аквариума» стала расти с космической скоростью. Борис успевал сотрудничать не только с музыкантами «Кино» и «Зоопарка», но и с редакцией «Рокси», художниками-авангардистами, джазменами и будущими «митьками». В какой-то момент его жилище превратилось в один из центров ленинградской субкультуры.
«Борис и Люда наполнили свою комнату иконами и витражами, зеркалами и бисером, пустыми бутылками от ликёра, плакатами Боба Марли и картинами русских демонов, — рассказывала Наоми Маркус. — Здесь не было телефона и горячей воды, но зато они жили в самом центре города. Вид с крыши на голубые каналы и золотые шпили напоминал акварель. Чтобы забраться на крышу, нужно было на цыпочках пройти через кухню, вежливо кивая одетым в халаты и тапочки соседям, которые жарили яйца или ели варенье. Затем мы влезали на батарею и через окно — на крышу».
Как известно, квартира БГ располагалась на последнем, седьмом этаже. Лифта в доме не было, и чтобы добраться до заветной двери с музыкальными инструментами в руках, была необходима определённая сноровка. Но в данном случае игра стоила свеч.
«На кухне у Бориса постоянно собиралась большая компания друзей, — вспоминала впоследствии Людмила Харитоновна. — Прихожу я однажды к нему в гости и вдруг вижу, как с крыши прямо в окно, со словами «Я — Карлсон, который живёт на крыше», влезает Курёхин. А следом за ним появляются какие-то американцы».
Нужно отметить, что после «Треугольника» Боб с Капитаном стали много и плодотворно общаться.
«Сергей оказался чуть ли не единственным из моих знакомых, кто, грубо говоря, читал книги, — с улыбкой говорил БГ. — Больше обсуждать всё это мне было не с кем. Поэтому, когда мы встречались, нам было по поводу чего экспериментировать, фантазировать и шутить. У нас обоих был в запасе собственный оригинальный материал. Он знал что-то, чего не знаю я. Я знал что-то, чего не знал он. Поэтому мы идеально дополняли друг друга».
Это было счастливое время. Приятели проводили в дискуссиях сутки напролёт, обсуждая, как казалось многим, всякую ерунду. Например, что такое «мифология рок-артиста»? Или каким должно быть «идеальное интервью»? В мрачные осенние дни 1982 года, когда вся страна хоронила Брежнева, а заводы захлёбывались траурными гудками, эти эльфы сидели на крыше и беззаботно рассуждали о нюансах самоопределения. Как говаривал Чжан Чао — «пить вино при Луне подобает в компании приятных друзей».
«Поскольку мы с Бобом дружили, я у него часто оставался на ночь, — рассказывал мне Сергей «Капитан» Курёхин. — А с вечера мы поддавали, тусовались до утра, ходили в «Сайгон», а потом работали... Он не знал нот, и я писал ему партитуры. Боб мне обычно наигрывал что-то на гитарке, а потом я в студии всё додумывал и реализовывал».
Вскоре наши герои дали любопытное интервью для самиздатовского журнала «Часы», которое я раскопал в Санкт-Петербурге. Вопросы культовым музыкантам задавали их друзья — литератор Аркадий Драгомощенко и его приятель-философ Влад Кушев. Получилось очень круто.
«Искусство — это аборт магии, — высекали суть Борис и Сергей. — Раньше ведь были только магические обряды... Ни искусства, ни культуры не существовало вообще».
Таким образом, эти космонавты подрывали сознание друзей псевдонаучными интервью, полными гротеска и самоиронии. Им нравилось создавать параллельную вселенную, насыщенную несуществующими фестивалями, неожиданными фактами и новой философией.
«Миф, появившийся вокруг группы, становится культурной ценностью, — объяснял Сергей Курёхин. — И мифология несёт такую же, если не большую, нагрузку, как и само произведение искусства. Предположим, миф «Аквариума»... Боб это прекрасно понимал и поэтому старался каждое событие как-то документировать. Это нормально: так рождается миф. У нас всё передавалось на уровне слухов и становилось чистой мифологией. В итоге мифология сработала лучше, чем могли бы это сделать все средства массовой информации, вместе взятые».
Но не одними светскими беседами жили наши герои. В компании с Капитаном «Аквариум» продолжил варварские набеги на столицу, делая их всё более радикальными. Особенно запомнился москвичам феерический концерт банды Гребенщикова в саду «Эрмитаж», в каком-то смысле ставший прообразом курёхинской «Поп-механики».
Картина была действительно незабываемой. В один из летних дней на Ленинградском вокзале высадился усиленный рок-десант — традиционный «Аквариум» плюс Курёхин, джазовый саксофонист Чекасин и ещё несколько музыкантов.
«Перед выступлением в «Эрмитаже» мы обнаружили в полу сцены люк, и не использовать его было бы странно, — рассказывал Гребенщиков. — В середине одной из песен люк медленно открывался и из него вылезало несчётное количество саксофонистов. Вначале появлялся Чекасин с саксофоном, потом Курёхин, потом — Володя Болучевский, Саша Александров с фаготом и совсем юный Игорь Бутман. Всё это производило сильное впечатление».
Кульминацией концерта стало появление тощего субъекта с огромным шрамом на груди. Это был молодой поэт Пётр Мамонов, который жил неподалёку