Читать интересную книгу Записки санитара морга - Артемий Ульянов

– Сколько там? – бросил я Плохишу, вставая.

– До хера там, – ответил за него Бумажкин. – Двадцать два, если точно. Хватит вам? – усмехнулся он. И добавил: – Прорвало прям…

Секунду спустя звонок служебного входа залился скандальной трелью, подтверждая правоту Вовкиных слов. Пожаловала коммерческая перевозка «Мосритуала», с тремя постояльцами в кузове. Сегодня была смена Лешки Промакашкина, корифея московского ритуального бизнеса. Он впрягся в похоронную лямку совсем молодым, сейчас же ему было далеко за пятьдесят. Конопатый, пузатый и золоторотый Лешка работал еще в те времена, когда слово «бизнес» было чуждым для советского человека. Промакашкин дружил с Бумажкиным. Будучи разом и друзьями, и собутыльниками, они прекрасно совмещали два этих глубоких понятия.

Нет, я не пытаюсь впихнуть в эту страницу дешевый юморок. Фамилии подлинные. Когда я впервые познакомился с Лешкой, рядом со мной стоял Бумажкин.

– Леха, – коротко представился он, протягивая мне руку. И добавил: – Промакашкин.

По всему получалось, что передо мною стояли Бумажкин и Промакашкин, будто сошедшие со страниц примитивного фельетона. «Интересно, мужик хамит или просто так шутит?» – подумал я, не подав виду. В тот момент я был уверен, что Леха просто глумится над молодым ночным санитаром. Когда же выяснил, что это его настоящая фамилия и что с Бумажкиным их связывают годы дружбы… Признал данную ситуацию коллекционной и каждый раз внутренне любовался ею, когда видел Леху и Вовку вместе.

Поручкавшись с Промакашкиным, вразвалку выходящим из коридора, пошел в холодильник, где предстоял большой показ одежды сезона «вечное лето», ведь мертвецы никогда не мерзнут. Десять мужских костюмов классического фасона и двенадцать женских нарядов, в диапазоне от домашнего халата до элегантных костюмов с юбкой и кружевными манжетами. В коллекции преобладали сдержанный выходной стиль и цвета холодных оттенков. Главной проблемой показа было то, что модели не могли самостоятельно надеть наряды. А потому вся надежда была на нас с Плохотнюком.

Если вдуматься, то парное одевание трупов вполне могло бы стать олимпийской дисциплиной. Двое живых вместе и одновременно одевают одного мертвого, действуя по четкому алгоритму. Точность действий, их скорость и слаженность, физические нагрузки, взаимопонимание с партнером – все спортивные параметры налицо. Мне это очень напоминало парашютные прыжки на построение формаций.

Мы с Боряном довольно давно одевали вместе и вполне могли претендовать на высшие награды чемпионата по парному одеванию мертвых, если бы такой существовал. В нашем арсенале было всего два основных алгоритма работы – для мужчин и для женщин. И отдельная техника для тех, кто страдал ожирением. Вызубрив и основательно закрепив все приемы и последовательность действий, стали думать о таких высоких материях, как скорость, ритм и оптимизация. Из этих трех понятий прижилось только одно – ритм. Со временем мы поняли, что наши движения должны быть быстрыми и вместе с тем плавными. Судорожное желание «быстрее, быстрее, быстрее» вредило качеству работы. И, что самое смешное, снижало темп.

Сегодняшняя большая одежка стала отличной возможностью проверить себя на длинной дистанции. Встав по обе стороны от подъемника, на котором лежал первый из двадцати двух, мы по традиции хором сказали «поехали». И принялись за дело, запустив конвейер парного одевания.

Боря работал отлично, словно японский робот на линии сборки. Я же ошибался, тормозя нас обоих. Высокий темп работы требовал максимальной собранности, а вот как раз с этим у меня в тот день было плохо. То носок уроню, то мертвая рука запутается в рукаве пиджака.

Афанасьев, Сорокин, Гвоздин, Хренов, Киржач, Задойский, Карпель, Бурмистрова, Ванин, Разулин, Смелкина, Величко, Зубарева, Невинская… Один за одним, они уходили от нас одетыми, словно из рук ловких портных. Завтра утром у всех двадцати двух важное событие. Как и день рождения, день похорон уникален и сразу пишется начисто. Свадьбы, разводы, юбилеи, цветы первой учительнице, выпускной вечер, диплом о высшем, или о довольно высоком, ученые степени, награждения, назначения… Все это можно отменить и сменить, переиграть, взять вторую попытку, третью, пятую. Рождение и смерть – вот незыблемые вехи, с двух сторон стискивающие короткую и хрупкую людскую жизнь. Вашу личную и жизни всех тех, кто вам дорог. Это несущие опоры, передвинуть которые человеку не под силу (самоубийцы не в счет, они особая каста). Рождение и смерть удерживают на себе все здание человечьей судьбы. Их следы есть в любом, даже пустяшном событии, мелькнувшем на вашем пути.

Одежный марафон подошел к финишу, когда Плохиш затянул галстук на шее 22-го постояльца, ворчливо бубня под нос «ну, наконец-то!». И добавил:

– Эх, сейчас бы на природу, да на ее просторах пивка бы холодненького навернуть. Ничего, в воскресенье на дачу поеду…

Услышав про дачу, я усмехнулся, вглядываясь в недавнюю историю, случившуюся со мною на той самой даче у Плохиша. Приехав субботним вечером в фамильное Борино имение, занимавшее двенадцать соток нашей Родины в пятидесяти километрах от столицы, мы кинули вещи и взялись за шашлык. Пока я насаживал почившую маринованную свинину на шампуры, Борька зачем-то накидал сырых дров в мангал, кое-как разведя огонь. Увидев слегка горящие палки, понял, что шашлык будет готов не скоро. Страшно хотелось пожрать и выпить, а потому я начал было вынимать дымящие влажные дрова. Увидев это, Боря подскочил ко мне, выдав скороговоркой:

– Ты что, клади обратно, других-то дров на участке нет!

Чертыхнувшись, я смирился. До углей было еще далеко, а потому голодный Плохиш скрылся в доме, откуда вскоре вернулся с банкой соленых помидоров, куском хлеба и огрызком засохшего российского сыра, завернутым в газету. В другой руке он держал литровую бутылку виски, подаренную нам одним из родственников.

– Так, сейчас по маленькой и закусим. А там и шашлык созреет! – оптимистично произнес он, ставя бутылку на старый покосившийся стол, стоявший возле мангала.

Как и было решено, выпили и закусили. Еще раз и еще. Мы уже начинали потихоньку пьянеть, а шашлык был все так же далек, как и прежде. Разделив остатки закуси, выпили опять. Голод прошел, уступая место мягкой алкогольной поволоке, которую дарил нам недорогой шотландский самогон. На этом бы нам с Борей остановиться, терпеливо дожидаясь углей. Но нет, не вышло.

Когда угли наконец-то были готовы, я нетвердой рукой положил на мангал шампуры, уронив один из них на землю. Весело обругав меня последними словами, Плохотнюк неумолимо налил еще, достав откуда-то резервное яблоко…

Заговорившись о вечном и сиюминутном, мы забыли про мясо. А когда вспомнили, то оно было уже изрядно подгоревшим. От души потешаясь над своей оплошностью, мы отколупали от свинины обуглившиеся куски, и с энтузиазмом продолжили знакомство с далекой, но такой родной Шотландией…

С утра было тяжело. При каждом движении голова упрекала нас в «чрезмерном употреблении», словно Минздрав. Пересохшие глотки требовали воды, все тело ныло похмельной истомой, грозясь пробудить притаившуюся тошноту. Выйдя на кухню, мы уселись за столом у холодильника. Жадно выпив сырой воды, с отвращением косились на тарелку с обугленными остатками вчерашней трапезы. Тоскливо оглядев кухню, я спросил Боряна:

– Ремонт, что ли?

– Да батя все перестроить собирается. Приедет, покопается, скажет «как бы не рухнуло нам все это на башку», и до следующего раза, – пояснил Плохотнюк, кивая на стоящие строительные леса, закрытые досками, и разнообразные стройматериалы и инструменты, лежащие по углам в ожидании Бориного папы.

Выпив еще воды и свесив голову на грудь, я уронил взгляд себе под ноги. Под столом увидел что-то серое, округлое, довольно большое, явно твердое. Приглядевшись, понял, что загадочный объект похож на половину ботинка, грубоватого и схематичного. «Что за ахинея?» – подумал я, снова присматриваясь. «Не, ну точно – ботинок. И какой-то знакомый. Где-то я его видел», – с трудом ворочал я мутными мозгами. Обсудить находку с Боряном я не мог, тот вышел по нужде. Задрав голову вверх, увидел лишь доски на строительных лесах, висевшие над головой. Болезненно вздохнув, наклонился под стол. Второй ноги видно не было. Но под столешницей было нечто толстое и волнистое, такое же серое и такое же знакомое. «Чертовщина какая-то», – подумал я, с силой протерев лицо руками.

Когда Боря вернулся из отхожего места, я первым делом ткнул пальцем под стол, спросив:

– Плохиш, что там за хрень такая?

– Где? – недоуменно ответил тот.

– Да вот, под столом. Вроде ботинок, что ли…

– А, это, – протянул Борян, любуясь моим непониманием. – Это да, ботинок.

– Правда? – удивился я. – Какой ботинок?