Читать интересную книгу След голубого песца - Георгий Суфтин

И тут раздался из переднего угла палатки голос Лёвы Семечкина.

— Да чего там проверять, Михайло Степанович, всё и так ясно. Поклёп, явный поклеп на Ясовея. Ведь вы же его знаете...

— Я тоже знаю, — подхватила Тирсяда, почувствовав поддержку, — на моих глазах мальчишка рос, комсомольцем стал, в партию вступил, учителем сделался. Как осенний лед на озере, насквозь его видно. Черное слово на него говорят по злобе...

— Может, по злобе, а может, и того хуже, — раздумчиво произнес Голубков. Он сунул папку с письмом в ящик. — Разобраться надо по-настоящему...

— Разбирайся, только печатать не надо, — решительно заключила Тирсяда, вставая. — Газета не для того, чтобы глупости печатать...

Голубков невольно улыбнулся. Тирсяда заметила улыбку, обиделась.

— Смейся. Думаешь, женский ум — крик да шум. Как хочешь думай. А я соборку созову, у людей правого слова спрошу. Все скажут: худое письмо в твоей папке, подлое...

Не успел Голубков ответить, она резко повернулась, ушла. В палатке было слышно, как она крикнула на оленей, и суховато защелкали оленьи копытца.

— Вот женщина! Огонь и кремень, — восхищенно сказал Лёва после небольшой паузы. — Давно ли её и человеком не считали, а смотри, как она раскрылась. Комиссар-баба!

— Подожди, Лёва, то ли ещё будет. Это ведь первые весточки того, что может получиться из забитого, задавленного, лишенного света человека, если раскрепостить его и поддержать. Эта Тирсяда меня прямо радует. Не ошибся я тогда, выдвинув её в председатели. А ведь я её не знал совсем. Вижу — ненка смело говорит против оленщика Сядей-Ига, думаю — пусть её изберут председателем. И вот видишь, какая стала — действительно, настоящий президент Малой Земли. Всё-таки надо поехать к ней, а то, пожалуй, и впрямь будет соборку созывать, горячая женщина...

10

Никогда такого не было, а тут случилось. Сядей-Иг заболел. Жаром пышет весь, голова кружится, дыханье тяжелое. Пил горячую оленью кровь — не помогло. Настоял водку корнями чернолистника, растирал грудь, поясницу, пил горький тошнотворный настой — не помогло. Перед чумовым идолом крошил мясо, ублажал его водкой — всё впустую. Тогда позвал шамана, Холиманко не без алчности поглядывал на побуревшее лицо оленщика: дескать, нынче тебе, Сядей-Иг, не придется жилиться, хочешь выздороветь — не скупись. Сядей-Иг понял взгляд шамана. Уставился посоловевшими глазами на его широкое лицо, изрытое оспой, и прохрипел:

— Ты шибче шамань, тадибей. Так камлай, чтобы за один раз прогнать злых духов.

— Прогнать можно, — мямлил Холиманко. — Духи-то моего камланья боятся, удерут обязательно. Только нелегко это мне самому достанется. Крепко шаманить буду. Заплатишь-то как?

Сядей-Иг даже приподнялся.

— Экая жадность у тебя, шаман, — задыхаясь, с трудом произнес он. Потом после паузы добавил: — Камлай лучше, не останешься в накладе.

Холиманко и впрямь постарался. Пожалуй, ни разу он с таким исступлением не кружился, не кричал так неистово, моля богов вернуть Сядей-Игу здоровье, прогнать злых духов из его живота. Усердствуя, он выдрал не один клок своих седых волос, порвал бубен, разорвал на себе шаманский балахон. Сядей-Иг был удовлетворен камланьем. Он видел усердие шамана и надеялся, что Нум не может остаться безразличным к столь яростной молитве. Щедро наградив Холиманку, больной стал ждать, когда настанет исцеление. Однако легче не становилось. Наоборот, жар всё усиливался, в груди хрипело, по телу пошла ломота. День минул — духи не покидали Сядеева живота. На третий день он позвал Мунзяду.

— Проклятый шаман попусту камлал. Напрасно взял оленей. Худо мне. Смерть, кабыть, приходит. Съезди к дочери...

Сядей-Иг замолчал, закрыл глаза. Мунзяда испугалась, думала — умирает муж. Но он ещё не умирал. С трудом приподняв веки, он сиплым шепотом произнес:

— Скажи ей, Нюде, пусть докторшу ко мне пошлет...

Мунзяда без промедления велела батраку запрячь самых лучших оленей. Вихрем домчалась до школы.

— Нюдя, доченька, отец помирает. Вовсе худо ему. Велел докторшу позвать...

Нюдю будто ударили, так дрогнула она. Идти к докторше? Её просить? Ни за что... А отец?..

Накинув на плечи паницу, Нюдя побежала к больнице. Но лишь открыла двери, увидела докторшу в белом халате, со светлыми кудерышками мягких волос, в глазах потемнело. Она становилась на пороге.

— Что с вами, Нюдя? Заболели? Проходите, чего же вы...

Нюдя шагнула за порог. Галина Васильевна подвинула ей табурет. Нюдя села.

— Спасибо, доктор. Мне некогда. Отец заболел... Помирает, кажется...

— Я сейчас оденусь.

Нюдя плохо помнит, как везла она докторшу к чуму отца. Погоняла оленей так, как не погоняла никогда в жизни. А в голове был сумбур. То казалось, что всё равно они опоздают, отец уже умер. То появлялась надежда, что докторша спасет отца, не даст ему умереть. То вдруг к горлу подступала горячая полна и хотелось рыдать от того, что на санях рядом сидит женщина, которая, кажется, отнимает мужа. И тогда возникало желание опрокинуть сани, вывалить и оставить докторшу среди снегов.

Оглянувшись, Нюдя видит белесый локончик, развеваемый ветром. Она издает гортанный крик и обрушивает наконечник хорея на спину передового. Колючий ветер ударяет в лицо, кажется, прохватывает до самого сердца.

Олени останавливаются на передышку. Галина Васильевна разминает озябшие ноги, приплясывает, машет руками. Нюдя стоит недвижимая, смотрит на докторшу отсутствующим взглядом. Та подходит к ней и участливо берет за плечи.

— Не грустите, Нюдя. Не надо заранее предаваться печали. Ведь ещё не всё потеряно. Постараемся вылечить...

Вялым движением Нюдя снимает руку докторши со своего плеча, чуть отодвигается. Губы у неё вздрагивают, как у ребенка, готового заплакать. Она резко хватает вожжу.

— Садитесь, доктор. Поехали...

Олени нехотя трогаются. Они явно недоумевают, почему так рано кончилась передышка, отдохнуть не успели ещё...

Больной лежал за пологом, укутанный мехами. Он тяжело и прерывисто дышал. Галина Васильевна измерила температуру, пощупала пульс. Покачала головой. Нюдя и её мать с тревогой и надеждой смотрели на эти странные, им казалось, действия докторши. Тоже шаманит, только не так, как Холиманко.

И Сядей-Иг косил на докторшу глаз. Ишь, в стеклянную палочку посмотрела. Чего-то увидела. Черной трубочкой слушает, наверно, злых духов внутри ищет. Такая белая и тоненькая, разве ей выгнать злых духов, если Холиманко с ними не справился...

Закончив осмотр, Галина Васильевна крепко задумалась. Что же делать? Если оставить больного в чуме, вряд ли выживет. Организм, правда, крепкий, выносливый, но в чуме нет возможности создать мало-мальски сносные условия для больного. Даже от ветра никак полностью не избавишься. А если отвезти в больницу?..

— Вот что, Нюдя. Придется перевезти отца в больницу. Здесь вряд ли удастся его вылечить...

Нюдя не ответила, посмотрела на отца. Мунзяда тоже склонилась над ним. Сядей-Иг прохрипел натужно:

— Вези... всё равно...

Глава одиннадцатая

Когда расцветали подснежники

1

«Докладная записка

Настоящая составлена мною, инструктором Коопсоюза Лестаковым, в результате проверки на месте фактов, указанных в письме единоличника Юрбея. Проверкой установлено нижеследующее:

1. Вышеозначенный Юрбей, являясь единоличником-середняком, был организатором промыслового загона на песца. В результате участия оленеводов в загоне у них возникло стремление к совместному выпасу оленей, вследствие какового оный Юрбей решил провести организацию нового оленеводческого товарищества. Собрав подписи желающих вступить в новое товарищество в виде родовых клейм на бумажках, Юрбей обратился к тундровому Совету (председатель т. Тирсяда) с просьбой выделить пастбищные участки (маршруты перекочевки) для выпаса стад оленей. Этому воспротивился учитель Янзарейской ненецкой школы Ясовей, каковой является членом тундрового Совета. В конечном итоге организация товарищества затормозилась и по существу сорвалась.

2. В целях выяснения причины вышеизложенного поведения учителя Ясовея мною были проверены биографические данные такового. В результате тщательной проверки выяснилось, что вышеназванный Ясовей является зятем крупного кулака-оленщика Сядей-Ига, вследствие чего совершенно ясно, что он, Ясовей, в данном конкретном случае выступал против организации товарищества, находясь под явным влиянием классового врага. Поскольку учитель Ясовей ошибочности своего поступка не признает и в личной беседе с инструктором Коопсоюза продолжал отстаивать свою неправильную и вредную позицию, противоречащую задачам быстрейшей коллективизации тундрового населения, приходится делать прямой и неопровержимый вывод, что противодействие колхозному строительству в тундре с его стороны предпринято сознательно, что несовместимо с его пребыванием в рядах партии.