— Милости просим, — произнес он, — все в этом замке, в том числе и я, к вашим услугам.
Герцог де Рипарфон отрекомендовал себя и своих друзей. При упоминании имени де Шавайе он незаметно для окружающих, но достаточно внимательно взглянул на Эктора.
— Прошу пожаловать в дом, господа, — заметил Мазарини. — К счастью, погода портится, и я очень надеюсь, что она поможет мне задержать вас у себя подольше.
Все прошли в зал с роскошной мебелью и дорогими картинами. Мазарини попросил подождать, пока не приготовят комнаты.
— Странно, — заметил между тем Фуркево, — эти произведения искусства кажутся мне лучше итальянских и фламандских, но статуи обезображены, а картины испачканы. Вот Венера с разбитой грудью и «Нимфа» Корреджо, от которой остались только голова да ноги.
И действительно, казалось, все статуи словно подверглись ударам варварского молота, а картины были перепачканы варварской кистью.
Приведший их незнакомец улыбнулся.
— Вас это удивляет, господа, — произнес он, — но то, что видите, ничто по сравнением с тем, что вы ещё увидите.
— Звучит многообещающе, — заметила Сидализа.
— В отношении сумасбродства, — продолжал незнакомец, фантазия господина де Мазарини превзойдет любой вымысел. Его дядя по жене кардинал Мазарини говаривал о госпоже де Шеврез, что три женщины её типа способны полностью расстроить управление государством. Аналогично можно сказать, что трое таких вельмож, как герцог, способны из любви к искусству разорить государство в три года.
— Он что, сумасшедший? — спросил Поль.
— Да нет же! Он человек здравого ума, с большим вкусом, набожный и пользуется королевским расположением. Но у него есть оригинальность в характере. А с другой стороны, ему в этом помог кардинал Мазарини. Он усыновил сына герцога Мийерая, женил его на своей племяннице и передал ему огромные богатства. Что бы он не делал, он никогда уже не сможет растратить свое состояние.
— Я знаю людей, — заметила Сидализа, — которые могли бы это сделать получше.
— И не лучше, и не скорее, — возразил, улыбаясь, незнакомец.
— Кстати, сударь, — обратился к нему Фуркево, — я не спросил вас, кому мы обязаны тем, что находимся в этом убежище. Хотелось бы поблагодарить, называя вас по имени.
— Прошу прощения, — ответил незнакомец, — я пока не могу вам объявить мое имя по личным причинам. Уверяю вас, мы ещё увидимся. Если же вы станете именовать меня шевалье, то уверяю вас, не ошибетесь. Поверьте также, со временем мы познакомимся поближе, и это — мое самое горячее желание.
После того, как гостям была предоставлена возможность ознакомиться с их комнатами и отдохнуть, герцог Мазарини пригласил их осмотреть двор замка. Здесь, между прочим, они заметили унылого вида карету с гербами герцога, возле которой расхаживали четыре лакея, одетые в траур. На вопрос Сидализы, что это за карета, один из них ответил:
— Это карета её светлости герцогини.
— Стало быть, господин Мазарини не вдов?
— Нет, вдов. Герцогиня умерла лет тридцать назад.
— А, так она пользовалась ею при жизни?
— Тоже нет. Бедная герцогиня пользуется ею только после своей смерти.
— Боже мой! — Сидализа схватила Поля за руку. — Это что, история про привидение?
Лакей рассмеялся.
— Здесь нет никаких привидений. Внутри кареты находится гроб с телом герцогини. Сам герцог ездит из поместья к поместью, а сзади за ним едет тело его покойной жены.
— Добрый муж! — воскликнула Сидализа. — Но почему же он не предаст тело любимой жены земле?
— Видите ли, он вообще-то собирается время от времени таким сделать, но ему вечно недосуг.
— И вы постоянно при герцогине?
— Да, поначалу было непривычно, ну а теперь — ничего, работа не пыльная.
— Теперь я вижу, — обратилась Сидализа к своим друзьям, — кавалер вас не обманул. Такого оригинала, как герцог, я не встречала ещё ни в одной комедии.
Между тем они прогуливались в парке, где царили беспорядок и запустение. Кругом валялись засохшие деревья, все обросло мхом и плющом и везде виднелись разбитые статуи.
Тем временем к шедшему несколько поодаль герцогу подошел управляющий и подал бумагу. Герцог пробежал её, глаза его сверкнули гневом.
— Знайте, сударь, ни за какую землю я судиться не буду! — заговорил он сердито. — Пусть все решает промысел Божий, а мне нет до неё дела.
— Этот чудак, видимо, принимает правосудие и Божий промысел за одно и то же, — тихо произнес Фуркево.
Тут герцог подошел к ним ближе и произнес:
— Сегодня происходит ежемесячная лотерея должностей между моими людьми. Не хотите ли взглянуть?
Дурной сон — вещь нечастая, и друзья решили продолжить его. Все пошли в зал, где собрались работники замка.
Началась процедура лотереи. Из одного ящика вынимали бумажки с именами людей, из другого — наименования должностей. Так, конюх становился поваром, а повар — камердинером.
По окончании этого спектакля герцог Мазарини с важностью дал объяснения гостям:
— Я делаю это для того, чтобы между людьми не было зависти, а одно лишь смирение. Нынешний начальник знает, что через месяц он станет подчиненным. Поэтому у меня между работниками всегда царит согласие.
Услыхав это, Фуркево отвел в сторону Кок-Эрона и тихо заметил:
— Дело дрянь. Я говорю о нашем здоровье. На кухне появились псари и кучера. Проследи за ними. Если увидишь, что для нас готовят ведьмино варево, вылей.
— А если повара воспротивятся этому?
— Черт возьми! Людей травить не позволено. И не мне тебя учить. При тебе же будет шпага, а ты им разрешишь использовать вертела.
По-видимому, в тот день до вертелов не дошло: обед, приготовленный под наблюдением Кок-Эрона, был замечательным.
После обеда Эктор решил в одиночестве прогуляться по саду. Неожиданно перед ним возник шевалье, но сделал вид, что хочет удалиться, чтобы не мешать Эктору.
— Я вам помешал? Простите, — произнес он.
— Нет, ничего, я ведь ни о чем не думал, — ответил Эктор.
— Стало быть, вы мечтали о самом дорогом для вас на свете?
— Вы владеете даром чтения мыслей? — улыбнулся в ответ Эктор.
— Нет, но вы находитесь на краю бассейна, в саду, где все располагает к таким мечтам.
— Вы правы. К тому же мне двадцать пять. Вот все мое извинение.
— Вам оно не требуется. Я сам не признаю другой мудрости, кроме любви, хотя сам ей уже не подвластен. Любите, сколько можете. Придет время, когда ваше сердце погаснет, и тогда только память о вашей весне сделает сносной седую зиму.
— Мне ваш голос кажется знакомым, — заметил вдруг Эктор. — Не могу вспомнить, где я его слышал.