— А где сейчас твои кости, Азриэль? — спросил я.
— Об этом я расскажу, когда мы проснемся. Я расскажу обо всем, что произошло с Эстер, Грегори и Храмом разума. Я расскажу…
Казалось, ему не хватило сил продолжить.
Тем не менее рука его была тверда, когда он встал и помог мне подняться с кресла.
— Выпей еще бульона, Джонатан.
Он подал мне чашку, стоявшую возле очага, а когда я послушно выпил, проводил до крошечной ванной и вежливо отвернулся, пока я ходил в туалет. Потом он довел меня до кровати.
Меня трясло как в лихорадке, в горле першило, язык опух.
Азриэль выглядел взволнованным: поведанная мне история оказалась для него тяжким испытанием.
— Я больше никогда и ни с кем не заговорю об этом, — признался он, явно ощутив мое сочувствие. — У меня нет ни малейшего желания повторять рассказ. Я не хочу вспоминать о кипящем котле…
Он замолчал и тряхнул густой гривой волос, стараясь взбодриться.
Уложив меня в постель, он дал мне холодной воды, очень приятной на вкус.
— Не бойся за меня, — постарался я его успокоить. — Со мной все хорошо, просто устал немного и чувствую слабость.
Сделав большой глоток, я передал ему бутылку с водой. Напившись, он улыбнулся.
— Чем я могу тебе помочь? — поинтересовался я. — Ведь ты мой гость и к тому же защитник.
— Позволь мне спать рядом с тобой, — попросил он. — Как если бы мы были мальчиками, вынужденными ночевать в поле. Просто чтобы… чтобы… ну, чтобы, если налетит ураган… я имею в виду, если духи придут за мной… чтобы я мог коснуться твоей теплой руки.
Я согласно кивнул. Он укрыл меня одеялами и пристроился рядом. Я лег к нему лицом, но он отвернулся. Тогда я обнял Азриэля и почувствовал под рукой мягкий ворс его бархатной одежды, даривший приятное тепло. Густые черные кудри разметались по подушке возле самого моего лица: они пахли свежестью морозного воздуха и сладковатым дымом. Сам Азриэль вдруг показался мне слабым и беззащитным.
Огонь в очаге продолжал гореть, наполняя комнату теплом, и первые лучи солнца уже пробивались под дверь. Значит, снежная буря закончилась. Наступило тихое утро.
Проснулся я в полдень.
Охваченный жаром после приснившегося кошмара, я что-то невнятно бормотал. Азриэль помог мне подняться и напоил холодной водой. Он положил в воду снег, и она была такой чистой и вкусной, что я не мог оторваться, а напившись, наконец снова лег.
Его одетая в красное фигура словно мерцала, а взгляд обращенных на меня черных глаз казался таинственным. Глядя на блестящую шелковистую гриву и бороду, я вдруг подумал, что это благодаря различным маслам, притираниям и благовониям, описанным в древних текстах. И в памяти всплыли высеченные на стенах изображения, которые мне довелось видеть по всему миру.
Вспомнились знаменитые барельефы ассирийских дворцов в Британском музее и множество иллюстраций в книгах. Сами шумеры называли себя черноголовыми. А ведь именно они были нашими прародителями, и все мы, ныне живущие, их потомки, пусть даже не прямые. Тогда я почувствовал, что их странные рисунки и барельефы гораздо ближе мне, чем европейские памятники, которые я еще недавно считал своими, хотя на самом деле они для меня практически ничего не значили.
— Ты хорошо спал? — спросил я, чувствуя, что проваливаюсь в забытье.
— Да, — ответил он. — А теперь поспи ты. А я пойду прогуляюсь по снегу. Ты должен поспать, слышишь? А когда проснешься, я накормлю тебя ужином.
8
В очередной раз я проснулся уже на исходе дня. Судя по свету, пробивавшемуся из-под двери, погода стояла ясная, и солнце клонилось к закату.
Азриэля не было видно — впрочем, дом мой состоял из нескольких помещений. Я встал, завернулся в теплый кашемировый плед и отправился на поиски. Заглянув в задние комнаты, ванную и кладовку, я убедился, что его нигде нет. Я вспомнил, что он говорил о прогулке, но его отсутствие меня тревожило.
Бросив взгляд на очаг, я увидел большую кастрюлю с бульоном, заправленным картофелем и морковью. Значит, все это мне не приснилось. Кто-то действительно приходил. Я чувствовал легкую слабость, голова кружилась, мысли путались. Похоже, болезнь все еще не покинула меня.
На ногах у меня были толстые шерстяные носки с кожаными подошвами. Наверное, это он одел их мне. Я направился к двери. Я испытывал необходимость найти его, выяснить, куда он делся. При мысли, что он ушел навсегда, меня охватил страх. Точнее, непреодолимый ужас.
У меня было множество причин для паники, но я не мог сказать, в чем они состояли.
Я надел теплые ботинки и пальто — огромное и тяжелое, оно весило, наверное, целую тонну, и его можно было натянуть даже на самый толстый свитер — и открыл дверь.
Отблески закатившегося за горизонт солнца еще играли на снегу, покрывавшем горные склоны, но небо уже потемнело. Мир приобрел серо-белую, с металлическим отливом расцветку и утратил четкость очертаний.
Воздух словно застыл — так бывает, когда в холодный зимний день вдруг стихает ветер. С крыши над головой свисали сосульки. На свежевыпавшем, пока еще неглубоком снегу я не увидел следов.
— Азриэль! — позвал я.
Почему я был в таком отчаянии? Боялся за него? Да, конечно. И за него, и за себя, за свой рассудок, за покой и безопасность всей моей жизни…
Захлопнув дверь, я отошел на несколько шагов от дома. Лицо и руки сразу замерзли. Я понимал, что веду себя глупо, ибо лихорадка может вернуться. Мне не следовало долго оставаться на улице.
Я еще несколько раз позвал его, но не услышал ответа. Сумеречный заснеженный пейзаж был необыкновенно красив. Величественные пихты гордо несли свои снежные шапки, на небе сияли вечерние звезды. Солнце зашло, но темнота еще не наступила.
Неподалеку стояла машина. Странно, но до сих пор я не замечал ее, хотя и смотрел в ту сторону. Наверное, потому, что она была укрыта снегом. Чувствуя, что ноги уже онемели от холода, я бросился к ней и открыл багажник.
Там стоял портативный телевизор — вроде тех, что берут с собой в море рыбаки. Удлиненной формы, с маленьким экраном и ручкой для переноски, телевизор скорее походил на огромный' фонарь. Работал он на батарейках. Откровенно говоря, я не пользовался им много лет. Схватив телевизор, я захлопнул дверцу джипа и побежал обратно к дому.
Едва оказавшись внутри, я вдруг почувствовал себя предателем, словно намеревался тайно наблюдать за тем миром, о котором он говорил, — за миром Белкина, ужасным миром терроризма и жестокости, что насаждал Храм разума, протянув повсюду свои щупальца.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});