Читать интересную книгу Семерка - Земовит Щерек

— Ну чего, врубаешься? — прибавил Баяй, заметив, что я засмотрелся. — Поляки, понимаешь.

Я пытался сфокусироваться хоть на какой-нибудь мелочи в этом городе, какой угодно, но не мог. Все расплывалось, точно так же, как и фамилии на могилах.

— Так вон то, — указал я на город, — это хетты или поляки?

— Это символический город, иллюстрация, — махнул тот рассерженно рукой, и город исчез. — Как бы что-то стоковое. Но это неважно, возвращаясь к теме, мы пришли сюда, в это место, где находимся…

— На Семерку…

— …ну да, с Ближнего Востока. Из колыбели цивилизаций.

— Вавель, Вавилон — одно и то же, — кивнул ты понимающе.

— Они имеют друг с другом гораздо больше общего, чем ты думаешь. Хетты — это первые известные индоевропейцы. Многое указывает на то, что польский язык является наиболее приближенным к хеттскому языку. А поляки с хеттами родственны по крови.

— И что, конкретно, об этом говорит?

— Проведенные лингвистические исследования. И генетические.

— А кто их проводил?

— Ну, блин, кто? Ученые, — ответил Баяй и набил трубку.

— Какие ученые?

— Мне тебе фамилии перечислить. Один черт, ты их не знаешь. Пошли со мной. Только забери бутылку. И колу с трубками.

Мы вошли в какой-то коридор, похожий на чердачный проход между лестничными клетками. Стены были покрашены масляной краской цвета кофе с молоком; повсюду торчащие из штукатурки оголенные провода, выжженные сигаретами буквы: HWDP[223], ХУЙ и CHUJ. Мы дошли до лесенки, ведущей на самую крышу. В каждом польском крупноблочном доме лаз на крышу вечно закрыт на висячий замок. Подобный висячий замок многократно заканчивал мои приключения, сны и мечтания, чаще всего — по пьянке. Но вот здесь никакого висячего замка не было. Баяй поднялся по лесенке и толкнул крышку люка. Но над ней не было темно-синего или — как сейчас — оранжевого неба. Было черно. Баяй сунул в эту черноту руку и начал наощупь выискивать. Нащупал выключатель. Я увидал внутреннюю часть башни с крутыми, узкими ступенями. Без перил, как чаще всего бывает в башнях. Я частенько задумывался: вот как это было жить в средние века и страдать страхом высоты. Перейти с лесенки на эти крутые ступеньки тоже не было легко — нужны были руки, чтобы придерживаться за камни. Я сунул водку в карман, а колу за пазуху, и только так каким-то образом вылез за Баяем.

Мы вскарабкались на самый верх. Баяй даже не запыхался. Теперь мы стояли под оранжевым небом, на ветру, пахнущем осенью. Но когда я выглянул за ограждения башни, у меня в зобу дыхание сперло.

Отсюда было видно всю Европу. На севере — Скандинавию, на западе — береговую линию Атлантического океана, на юге — Балканы, Грецию и Малую Азию. На востоке — бесконечная земля.

— Вот оттуда, — указал Баяй на юг, — мы пришли. После Потопа вышли из Малой Азии. Первыми отделились от нас те, которые через несколько тысяч лет назвали себя эллинами. Они отправились в Аттику, на острова.

— А почему ничего не подсвечивается, — буркнул я. — Совершенно лажовая презентация.

— А какими цветами?

— Мы, — ответил я ему, — красные. Польша на картах всегда была красная[224]. Греки, допустим, белые.

— А пожалуйста.

Где-то неподалеку от нынешних Болгарии с Македонией появилось красное пятно. От него отделилось белое пятнышко и послушно направилось в Грецию.

— Очень красиво, — похвалил я.

— Впоследствии отделились иллиры. То, что от них осталось — это нынешние албанцы.

Голубые иллиры отделились от красной области и отправились на запад, к побережью Адриатики, где и расползлись.

Позднее, когда от смещающейся к северу красной кляксы оторвались розовые кельты, коричневые италики, а черные германцы подмяли под себя весь запад континента, красное пятно подобралось под нашу башню и разлилось во все стороны. Почти до самого горизонта — от Альп до Эльбы, от Греции до Белого моря, а на востоке — до самого горизонта.

— Это Лехина, — сообщил Баяй. — Наша Отчизна. Империя лехитов, существующая здесь за тысячи лет до Христа. Первым ее повелителем был Лех. «Лех» — это слово, означающее одновременно и повелителя, и пастуха.

— Это на каком же языке?

— На праиндоевропейском, — ответил князь. — И на доиндоевропейском. Лех — это господин, пан. А Пан — это имя нашего бога, которого мы почитали, будучи гордыми лехитами. Лех, подобно римским цезарям или египетским фараонам, был сыном богов. И главнейшим богом на земле. Лех был потомком Прометея, Геи и Урана. А перед ними был один только Хаос. Корона Лехов, лехитских повелителей, выглядела как пара рогов. Теперь ты уже знаешь, почему греческий божок Пан выглядит так, как выглядит. Это лехитский след. Один из немногих. Большая же часть следов было замазана, поскольку лехиты, славные господа и повелители, были обречены на беспамятство, на damnatio memoriae. Потому мы должны воспроизводить нашу историю из кусочков. Из обрывков. Из разбитых черепков[225].

— Впрочем, — продолжал излагать он, — от слова «Лех» произошло имя бога древних иудеев: Элах. Нет смысла говорить, что и имя бога мусульман. Аллах, аль-Лах — это попросту «поляк». Или, возьмем латинское lex — право, закон. Ведь все это одно и то же. Все это мы. Лехиты. Первые люди, первый народ. Персидское слово lah до сих пор означает и «господина», и «бога», и «пастыря». А ведь персы — это известные арии. Это наши братья-близнецы. Из хеттской прародины они отправились на восток, в то время как мы пошли на запад.

Залившая Европу красная краска как будто бы закипела и распылилась отдельными каплями. Эти капли начали формировать города, грады и замки.

— Это была истинная первая Речь Посполитая, Республика лехитов, лехитская империя, превышающая по размерам, по славе и уважению Рим или Элладу, более того, правящая Римом и Элладой, управлявшая ими. Столицей была Крушвица. Именно сюда съезжались на сеймы провинции с берегов Днепра, Дуная, Оки, Эльбы, Тисы. Полянами нас начали называть позднее. Так нас называли римляне, от слов Polus Arcticus, северное, зимнее небо. Греки называли нас гипербореями, это, приблизительно, то же самое. Или же атлантами. Именно Гиперборею имел в виду Платон, когда писал об Атлантиде.

Я не стал перебивать.

— Ну а слова «поляки», «поляне» — так наши называли рабов, — рассказывал дальше князь. — Так стали нас называть после Великого Крестоносного Согласия, когда нам силой навязали крещение и римско-греко-германскую веру. Мешко I был ренегатом, изменником. Болеслав Храбрый — тоже. Дольше всех, до самой средины XI века защищался в Мазовии Маслав, последний лехит, но и его победил Казимир Восстановитель, прибывший в Польшу во главе германских отрядов. Из нашего Пана сделали сатану, дьявола. Его сбросили в бездну, как Люцифера, вместе со всей великой историей. Со всей нашей славой, ибо именно от славы происходит имя славян, а не от какого-то там «слова». Остальных, меньших божков: Сварожича, Швентовида — осмеяли и назвали идолами. Нас уболтали, нам внушили то, что история наша начинается с того года, когда нас бросили на колени. Когда наложили на нас христианское ярмо. А знаешь, зачем так было сделано?

— Зачем? — спросил я.

— Потому что Речь Посполита лехитов была идеальной державой, одним из Срединных Государств. Ибо они знали, что только уравновешенный центр должен править над миром, ибо таково его природное право и предназначение. Ну ладно, над частью света, ведь у каждой из частей имеется свой центр, своя Средина. На однм конце евразийского континента имеется Китай, на другом — мы. Между нами — громадная, злая Степь. Вокруг нас — гигантская, развратная цивилизация Моря. И на обе эти цивилизации, на нашу и на китайскую, замахнулось именно Море. Используя для этого неразумную и примитивную гориллу: Степь. Но китайцы как-то поднимаются на ноги. И мы тоже встанем. Лехит поднимется с колен.

Баяй прикурил в трубке ганджу, затянулся и подал трубку мне. Я сделал затяжку и заметил, как на все пространство под нами находит оранжевая мгла.

— Но даже и после того, как нам сломали шею, лехиты пытались исполнять свою естественную роль. Не было у них иного выхода, просто-напросто так должно было быть. Ибо такова лехитская судьба. Потому-то Речь Посполитая во время Ягеллонов и выборных королей расширила свою территорию чуть ли не до границ Короны Речи Посполитой, но — лишенная нескольких тысяч лет истории — не смогла наполнить их содержанием. Опять же, ее разрывали и уничтожали изнутри. Ей подбрасывали вирусы: то liberum veto[226], то иезуитов, а потом вообще — разделы. Впоследствии Россия сделала из нее Привислянский край, а Германия — генерал-губернаторство — потому-то немцы так беспощадно уничтожали польский дух во времена Второй войны, поскольку они знали, что полякам удалось сделать в течение двадцати лет из ничего, из грязи, из трех государственных реальностей, столь различных между собой, как Германия с Россией. После войны Польшу отдали России, чтобы та ее перепахала, но кончилось тем, что Польша расхерячила Россию изнутри. Даже навязанное Польше католичество, которое должно было Польшу убить, было нами адаптировано, воспринято нашей системой, и оно же ее — в конце концов — укрепило, парадоксально помогло пронести польскость через тяжелые времена и сейчас является важным компонентом этой самой польскости. Точно так же, как и чужое название, которое было нам дано. Противников мы побеждаем их собственным оружием. Как Иисус, которого убили на кресте, и который из этого креста сделал собственный символ и собственное оружие.