Читать интересную книгу Она и кошки - Джина Лагорио

— Я же вижу, — не унимался кондуктор. — У вас слезы на глазах.

Надо было что-то ответить. И пока соображала, что сказать, представила себе его изумленное лицо, когда он услышит ее ответ: «Да, вы верно заметили. Я складывала в столбик плюсы и минусы своей жизни, и ничего хорошего не получилось». Нет, зачем людей пугать? Тот больше не настаивал, но по выражению глаз она поняла: остался при своем мнении. Этот кондуктор, как и она, далеко не молод: полный, широкое лицо с двойным подбородком, выпирающее брюшко. Лет пятьдесят, решила Тоска и, чтобы не показаться совсем уж невежливой, спросила:

— А вы чего ж в отпуск не идете?

— Да знаете, не люблю суеты, толкучки. Я пойду, но попозже, когда на этой чертовой Аурелии уже никого не останется. Уж двадцать лет езжу туда-сюда, то здесь, в салоне, то там, — он указал на кабину водителя, — и с каждым годом все хуже и хуже. Гоняют как бешеные. — Кондуктор снял фуражку, провел рукой по седеющим волосам и продолжал: — Вот зимой на велосипеде другое дело. Доезжаю до Торре-дель-Маре, сажусь в укромном местечке и ловлю рыбку.

— Ну и что, ловится? — спросила Тоска.

Тот оживился, начал долго и подробно рассказывать про крючки, наживку, леску, течения. Тоска слушала вполуха и удивилась, когда он под конец сказал:

— Если нагряну в гости с парочкой живых лещей — приготовите их на ужин?

Она смущенно засмеялась.

— Да ведь вы даже не знаете, где я живу.

— Ну почему же. Когда проезжаю мимо вашего подъезда, всегда вас поджидаю, если задерживаетесь.

Они въехали в туннель, после которого городок открывался россыпью желтых и розовых домов, зажатых с одной стороны морем, а с другой — заброшенным, заросшим сорняками железнодорожным полотном.

Кондуктор проводил ее до автоматически открывающихся дверей, неся за ней сумку, которую та впопыхах забыла — так неожиданно они подъехали.

Что бы все это значило?.. Может, у него жена злющая и неряха и он старается пореже бывать дома, проводя все свободное время за ловлей карасей и зубанов? Или же он из тех, кто позволяет себе вариации на темы супружеской жизни? Да нет, вроде не похоже. По натуре он, скорее, нелюдим. Хорошенький нелюдим — вот так, без всякого стеснения напросился в гости! Тоска постояла, подумала, что делать дальше. Этот странный разговор ее развлек, а войти в дом означало опять отгородиться от живого мира. Она развернулась и направилась к табачной лавке. Иногда покупала что-нибудь, совершенно ей в данный момент не нужное, лишь бы словечко сказать хоть с кем-нибудь кроме кошек. Случившееся в автобусе вроде бы пустяк, но в ее теперешней однообразной жизни любая, самая мимолетная встреча значит очень много. Впрочем, она имела бы смысл, если б можно было кому-то о ней рассказать. Вспомнила, как в эвакуации по вечерам собирались у огня женщины и подробно обсуждали все новости. Каждая приносила полено или хворосту и как бы заново, вместе с остальными проживала день. Тоска теперь понимала, что, наверно, благодаря именно такому общению все эти женщины смогли вынести нищету, страх, разлуку с мужьями.

В лавке никого. Только хозяйка сидит, нахохлившись от холода.

— А почему бы вам плитку сюда не поставить? — предложила Тоска.

Та аж вся ощетинилась:

— Скажете тоже! Три пачки сигарет в день продаю, а за электричество плати черт знает сколько!..

Тоска прикусила язык. Летом миллионы текли рекой в эту дверь, за которой открывались вороха игрушек, парфюмерии, ласт и даже стульчиков для пляжа. Немка говорила, что квартиры, которые лавочница сдает внаем на сезон, за несколько лет удвоились. Ладно, сказала про себя Тоска, у каждого свои радости. Эта лавочница посинела от холода, зато ее греет шорох купюр. А я, чтоб хоть один вечер поговорить с живым человеком, отдала бы всю пенсию, что лежит в сумке.

Однако надо все-таки возвращаться, хватит искать приключений. Только вошла в подъезд — услышала мяуканье. Кошки проголодались и сетовали на ее долгое отсутствие. Троица мгновенно окружила хозяйку. Фифи, как сумасшедшая балерина, завертелась волчком по коридору. Бисси жалобно вытягивал головку на тоненькой шее. Пусси, самый серьезный, потершись об ноги, уселся на пороге кухни и следил за ней глазами.

— Вот он, мой мужчина, — сказала Тоска. — Говорить не умеешь, а хочется спросить, куда ходила и зачем и как дела. — Она сняла пальто, переобулась. — Сейчас расскажу, только сначала посмотрим, чего вы натворили.

На кухне стоял неприятный запах, и Тоска дала нагоняй всем троим. Кто-то нагадил мимо ящика. Такого с ними не случалось, когда нормально себя чувствовали, поэтому она решила на ужин приготовить им что-нибудь легкое. И всем дала по капле дезинфицирующего средства, которое прописал ветеринар. Вымыла пол и открыла окна. Позже, советуясь с притихшей сытой троицей (сама не ела, только выпила чашку молока), попыталась набросать ответ на второе заказное письмо от адвоката, как ей посоветовали в Ассоциации.

Она давно уже разучилась писать, и потом, этот грозный бюрократический стиль ей совершенно неподвластен. В конце концов написала оскорбительное письмо, которое зачитала Пусси, единственному из троих, кто еще не уснул. Нет, это не годится. Может, лучше снова съездить и попросить, чтоб составили за нее ответ? Опять на автобусе? Нет уж, подумает еще, что я навязываюсь.

Позвонить в Геную? Тоска и сама не знала, почему до сих пор этого не сделала. Не из гордости и не из страха, что ей откажут в помощи. Трудно объяснить. Как будто этот телефонный звонок — часть роли, в которой ее привыкли видеть. Значит, все-таки хочешь гордость показать, какая ты сильная, независимая? Да, в том-то все и дело, застенчивость тут ни при чем. Из-за этой гордости, хотя кроме тебя никто про нее не знает, и пить бросила, разве что изредка позволяет себе. Хотела продержаться как можно дольше, запретила себе заходить в супермаркет за вином. Летом оправданием служила жара, а сейчас неудача, постигшая с письмом. Она взяла бутылку виски, чтобы выпить глоток и прочистить мозги.

Бутылка была полной. Когда ложилась спать, содержимое убавилось до уровня этикетки.

6

Последующие два дня сочиняла и писала никому не нужные ответы. Тоска не имела постоянной прописки в городке — в этом главная беда. Единственный аргумент в ее защиту — что больна и на пенсии. Но хозяйка доказывала необходимость морской терапии для сына, представив кучу всяких справок. Дело принимало обычный бюрократический оборот: казенная переписка, слушания в суде, отсрочки, расходы. А откуда у нее деньги? Так или иначе придется уступить. Та девушка в Милане, которой оставила дом, даже не соизволила ответить. Вот и еще один никчемный день прожит, вина нет, бутылка виски пустая, и телевизор как на грех сломался. Звук есть, а изображение пропало. Наверно, вчера ночью сильный ветер повредил антенну. Ну, и что теперь делать? Надо бы Бруно позвать, подумала Тоска и впала в уныние.

Кошки, услышав, как она с проклятиями возится у телевизора, проснулись и стали беспокойно крутиться под ногами. Тоска пошарила в серванте, достала бутылку «Ферне» — единственное, что осталось в доме из спиртного. С отвращением посмотрела на нее. Этот ликер она всегда по привычке держала в доме, еще со времен Марио. Говорят, он способствует пищеварению, но ей переваривать особо нечего: когда подходит время обеда, ставит на стол только хлеб и фрукты. Стала прохаживаться — из гостиной в коридор, из коридора на кухню. Зажгла везде свет. Холодно: двери нараспашку, из щелей сквозит. Вокруг мертвая тишина. Поговорила с кошками:

— Вот скажите, что я должна делать. Господи, Господи, да разве же это жизнь? — Голос дрожал, и рука тоже, когда наливала в стакан темную жидкость.

Ужасно пить вот так, от безысходности. Но привкус во рту не казался противным, отдавал травами. Неожиданно Тоска взбодрилась и повеселела. Ликер слегка обжигал гортань, и она почувствовала, как с этим жжением возвращаются силы. Она даже горечи почти не ощутила, потому, наверно, что пила маленькими глотками.

Следующий день она продержалась: не пошла за вином. Мастер, которого она вызывала из города починить сломанный телевизор, не явился, так что она снова взялась за «Ферне». В бутылке уже немного осталось. В горле пересохло, и горечь от ликера не идет ни в какое сравнение с горечью внутри.

Какое-то время она пыталась противостоять самой себе, а потом подумала: если тебя ничто больше не интересует, кроме бархатной жидкости на дне бутылки, так зачем же себя истязать? Ради кого? Налила, выпила, и сразу стало легче. Там было еще чуть-чуть, пусть останется на завтра. Она встала, приготовилась ко сну, но из головы не выходил тот ликер на донышке. Как это называется? Мания. А означает вот что: даешь себе слово чего-то не делать и не сдерживаешь. И неважно, к чему тебя тянет: к алкоголю, наркотикам или мужикам, — важно, что теряешь голову, а это уж совсем мерзость. Легко рассуждать, труднее выстоять. Двумя жадными глотками она прикончила «Ферне» и утешилась мыслью, что уж теперь не поддастся искушению: в доме ничего не осталось.