я вижу две мокрые дорожки на ее щеках. Слезы. Она расплакалась при виде моей девочки. Правда очень быстро взяла себя в руки.
— Алиса, я хотела поговорить с вами, — она хмурит брови, потом наоборот те прыгают вверх. — В общем, Руслан мне кое-что объяснил.
И опять это невинное выражение лица. Мол, я прессовала тебя и говорила, что заберу твоего ребенка, просто потому что была не в курсе, а теперь-то я все знаю, и мы станем лучшими подружками. Смешно.
— И я… пойму, если со мной вы общение поддерживать не захотите, но Алена… Я бы хотела ее узнать. Если это единственная моя внучка, весь тот… ну не обижайтесь, я все же скажу, как есть. Я увствую в себе столько сил, которые копила для своих будущих внуков, и все это достанется одной Алене. И меня просто переполняют эмоции, понимаете, Алиса?
Я смотрю на Виолетту в упор и не понимаю, что она несет.
— Я обязана дать этой малышке все, что… — Руслан коротко обрубает ее строгим «мама». — С твоего одобрения, конечно же. Пойми, мне это нужно. Могу ли я провести с ней день? Вечер? Расскажи мне все! Есть фотографии? Может, составим план тренировок и соберем капсулу на осень? Знаешь, — и она уже машет в мою сторону рукой, будто мы и правда резко стали невероятно близки. — У меня есть подружка… ладно, знакомая. У меня есть знакомая, так вот, у нее внучке тоже одиннадцать месяцев, но наша-то…
И следующие четверть часа, пока мы ждем заказ, я слушаю, как отстает от Аленки чья-то несчастная Верочка. Самое ужасное, что мне больно слушать Виолетту не потому, что она говорит что-то плохое, а потому что… я могу себе представить, как моя мама рассказывает мне про внучек своих подружек, и мы перемываем им кости по-доброму, и сравниваем успехи таких безусловно разных детей, но все-таки «наша-то, наша особенная».
Я не замечаю, как включаюсь в разговор под тихий смех Руслана. Виолетта успевает заказать белого вина средь бела дня и, несмотря на легкую тошноту после вчерашнего ушиба и совсем не легкое головокружение, я все-таки выпиваю пару бокалов. Мы обсуждаем зубы, простуды и то, по какому графику спал когда-то годовалый Руслан.
Она рассказывает про свою жизнь в коммуналке с ребенком на руках, и как от простого работяги ее муж поднялся до важной шишки. Как она жалеет, что больше не завела детей, потому что хотела бы дать ребенку достойное детство, а не то, что было у ее сына.
— Зато вы его любили, и вас было у него двое, — успокаиваю ее я.
— О, безусловно… Но знаешь, я понимаю, что тебе было тяжело… и не хочу, чтобы ты думала, что Руся родился с серебряной ложкой во рту. И я стерва только от того, что наша семья всего добилась сама. Муж сделал бизнес. Крепкий, хороший. Руслан сделал его денежным. Покупка этого комплекса и еще два хороших проекта в этом году — его огромный шаг в мир действительно больших денег. Отец так не осмелился бы. Две трети бизнеса — заслуга моего мальчика, и я не могу не беречь это… и его. Я выходила за нищего студента. А Руслан — настоящая приманка для…
— Я понимаю, — поджимаю губы, киваю ей.
Мы обе забыли о существовании предмета нашего разговора, и я даже пугаюсь, что он слышит нашу болтовню, пока не замечаю, что его вовсе нет за столом. Руслан под негромкую музыку вальсирует с Аленкой в центре зала. На него с восторгом смотрят окружающие, умиляются и стреляют опасными взглядами дамочки. Виолетта тоже замечает эту картину и снова пускает слезу.
— Когда я его полюбила, он был раза в четыре беднее, если вас это успокоит, — шепчу я.
Виолетта вздрагивает и кивает.
— Не разочаруй меня, девочка. Считай, что я поверила, — слова строгие, но звучат слишком мягко. Я ей верю. Она меня не ненавидит. Она меня боится.
Алена — мое сокровище, а Руслан — ее.
— Постараюсь.
Это не мир, но, кажется, топор войны временно зарыт.
ГЛАВА 33
Руслан
Аленка становится с каждой минутой все тяжелее. Я могу поклясться, что полчаса назад она весила как перышко, а сейчас уже как годовалый слоненок. Я не понимаю откуда, в Алисе столько сил, если она имела дело с укладыванием ребенка каждый день. Несколько раз в день! От этой мысли становится не по себе, потому что… Алиса не могла устать. Вызвать няню, если станет плохо. Она не могла заболеть, психануть, взять отпуск. И если Алена, как сейчас, не хотела укладываться на дневной сон — вариантов у Алисы было немного.
А Алена явно надо мной издевается. Мы уже сорок пять минут ходим с ней по номеру. Малышка закрывает глаза, укладывает голову мне на плечо, причмокивает и уже совершенно натурально спит, а потом вскакивает и тычет пальцем в очередную яркую игрушку. Глаза при этом краснющие, трет их кулаками, хныкает.
Я накидываю на пищащую животину, лежащую под окном, штору и проклинаю себя, что заполонил все пространство игрушками. Алене интересно абсолютно все, и уснуть она не может. Будить Алису не хочу, это крайняя мера. Олю звать — тем более, минувшим вечером Алиса сказала, что это уже слишком.
Видимо, ее гложет чувство вины за все то время, что она проводила на работе, а не с дочерью, и теперь, когда можно дарить ей каждую минуту — она не собирается это упускать. Однако жизнь вносит небольшие коррективы. У Алисы с самого утра постельный режим, а я наслаждаюсь неожиданным отцовством на полную катушку.
Минувшим вечером Алисе стало нехорошо, и она грешила на два бокала белого сухого, но к вечеру стало ясно, что вино ни при чем. Бледность, тошнота, головокружение и сонливость. Моя первая мысль Алису рассмешила, потому что, во-первых, мы однозначно предохранялись, а во-вторых, прошло меньше суток. Я вспомнил курс школьной биологии и признал свою глупость, но слишком уж мысль о втором (хоть и невозможном) ребенке, отключала мозги и логику. Пришлось вызвать врача, который предположил легкое сотрясение и прописал постельный режим, что вызвало у меня нехороший смех.
Алисе требовалось пару дней покоя и глицин, а я получил Алену в свое полное распоряжение. Никаких возражений я не принимал. Тут, как с плаванием, нужно прыгать с места на глубину и выплывать, как сможешь, инстинкты подскажут.
— Мне нечем заняться, — ноет Алиса.
Ей запретили читать и смотреть телевизор, отругали за выпитое вино