поломали. В таком же состоянии я увидел и сестер. Потом прибежали люди. Я ничего не понимал. Они кричали, вопили и бегали. Потом пришел Милон и спас меня. Я сначала жил с ним в доме, он стал моим опекуном, но когда я стал подрастать, он решил, что меня нужно переселить отдельно. В этом доме раньше жил наш кузнец, а теперь я.
– Подожди, я не понял: дом, в котором я живу сейчас, раньше был твоим домом?
Он, нахмурившись, кивнул.
– Вот это да… – протянул я, озадачившись совсем. – Твоя история мутнее, чем само болото. Мне кажется, ты не убивал свою семью.
– Ты думаешь?
– Думаю, тебя подставили. Зачем бы ты их убивал, если тебе хорошо жилось?
– Вот и я не знаю. Сколько живу, вместо молитвы перед сном задаю себе этот вопрос, зачем я это сделал? И я хочу найти хоть какой-нибудь ответ, похожий на правду, но никак: в моей башке пусто, как у дятла в дупле.
– Скажи, не было ли людей, кому выгодно было убить твою семью?
– Да насколько я могу судить, многим это могло быть выгодно, – пожал плечами Малый и как-то странно на меня посмотрел, будто он знал ответ, но не хотел говорить.
– А что насчет Милона?
– А что?
– Ему выгодно было?
– Нет, ему не выгодно было, – он нетерпеливо встал и засуетился, стараясь не смотреть мне в глаза, и резко сказал: – Все, хватит об этом.
– Ладно, мне пора, – сказал я. – Малый, знаешь что? А ты совсем не глупый. Ты умнее большинства. И я думаю, ты добрый. А раз ты добрый, то единственное не могу понять, как тебе удается вытряхивать деньги с должников?
– А я хватаю их заворот, таращу глаза, рычу, и из них, как из свиной шкатулки сыплются деньги.
– И даже с женщинами так поступаешь?
– И с ними тоже.
– А с бедняками как? Вдруг у них денег нет?
– Если он и вправду бедняк, и взять с него нечего. Я вычеркиваю его из списка должников и предупреждаю, чтобы никогда больше, под страхом смерти, не брал заем у Милона.
– И неужели Милон соглашается с этим?
– А он ничего не знает. За этого бедняка я отдаю ему свои деньги, а он думает, что заемщик рассчитался.
Я посмотрел на него с нескрываемым изумлением, кивнул на прощанье и вышел. Прав был Бахмен, что многое скрыто в болоте.
2
Отношения с Сойкой были схожи на катание со снежной горы: то мы плавно скатывались, хохотали и дурачились, то катились кубарем, падали вверх тормашками, ругались и ненавидели друг друга, а потом поднимались, мирились и снова катились с горы. И каждый раз неизвестно было, чем все это закончится.
В Сойке все время жила тысяча чертей, и я никогда не знал, какой черт выскочит из нее в следующую минуту: она могла быть ласковой, кроткой и рассудительной, но временами превращалась в фурию, готовую растерзать меня в клочья. А я в силу своей юношеской беспечности не понимал, что с ней творится и почему ей непременно нужно быть занозой в заднице, а не просто моим хорошим другом.
Когда мне исполнилось семнадцать, тогда, время от времени, до меня начали доноситься перешептывания дворовых о том, что меня и Сойку все давно считают парой.
– Перья летят, как у влюбленных голубков. Жениться бы им надо, – шушукалась Ясинька с дворничихой Мартой, заходя на кухню. А я стоял, спрятавшись за занавеской, так как пробрался на кухню, чтобы стащить пирожок. – Сойке-то, двадцать привалило уже, в девках давно засиделась. Я ей все говорю, – откровенничала Ясинька, – хватит бегать за своим лопухом. Он еще молод и зелен, одни газетенки в его мозгах шелестят. А ты свое время-то проморгаешь, все дожидаясь, когда же твой милый лопух созреет-то, а потом поздно будет, женихи молодух найдут, а на тебя и пень старый не посмотрит. Бабий век-то короче, чем огрызок морковки. Печаль да тоска все это, ну а куда деваться? Бабами мы родились и законы не придумывали. Я ей все это говорю, а она все твердит: «Люблю его и только за него пойду!». И что с ней делать, с дурой этой? Реветь-то потом будет, ох как реветь! Ладно, этот, початок запечатанный, ветер в голове, а Милон? Неужто он-то согласится, что его приемыш на девке дворовой женится? Не бывать этому, вот посмотришь, Марта. Не для Сойки нашей Милошка облагораживает Иларку, не для Сойки. Он вот…
На этом моменте я неловко шевельнулся, и с полки с грохотом полетела чугунная сковорода, едва не отбив мне пальцы на ноге. Я вылетел из-за занавески, женщины охнули от неожиданности, и я ринулся бежать из кухни, а следом в меня понеслись ругательства Ясиньки: «Ах, ты ж, черт косолапый, слышал все! Ну, я тебе устрою супчик вечерний! В туалете просидишь безвылазно!».
С того нечаянно подслушанного разговора для меня все изменилось: я задумался и погрустнел. Теперь я намного лучше понимал все, что происходило с Сойкой, и невольно чувствовал ответственность за ее судьбу. И чем ближе подходил мой восемнадцатый год, тем сильнее я задумывался: «А почему бы и не жениться на ней? Мы с ней хоть и ссоримся часто, но также и миримся. У нас и дня не проходит друг без друга». Я пытался представить, как неплохо мы будем жить, как муж и жена, но почему-то это все было в каком-то далеком тумане, а мои мысли, то и дело, улетали прочь, как стая диких лебедей, стремившихся на юг, подальше от сырых холмов.
Однажды Милон, собрав небольшой чемодан, куда-то уехал, а на лице Сойки в тот же день залегала темная, мрачная тень, похожая на тучу, готовую вот-вот разразиться дождем. Вечером мы вышли на нашу обыкновенную, вечернюю прогулку. Она шла рядом со мной в скромном, голубом платье, а на плечах у нее был раскинут расписной бордовый платок с алыми розами. По дороге до нашего любимого небольшого пруда, где мы всегда кормили рябых уток, она молчала и хмурилась.
– Я знаю, куда уехал Милон, – сказала она, со злостью отрывая маленькие кусочки хлеба и кидая в пруд, где уже нетерпеливо дожидалась стая.
– И куда же?
– Договариваться поехал. Женить тебя хочет на барышне городской!
– С чего ты это взяла?
– А с того! Письмо прочитала. Он уже давно задумал это. Все невесту подбирал тебе, а сейчас как раз и сошлось. С папашей невесты переписку вел.
– Сойка, ты читаешь письма Милона? Если он узнает…
– Мне все