Аполлон видел в выразительных глазах Памелы отражение внутренней борьбы, прочел и пришедшее несколько мгновений спустя решение отстраниться от него — и это причинило богу света такую боль, какой он и вообразить не мог. Но он совсем не собирался сдаваться так легко. Он улыбнулся тепло и открыто.
— Ладно, — сказал он, словно только что сделал девушке некое предложение, которое она проигнорировала. — Мне нравится то, что мы оба радуемся рассветам, но ты сказала, что проспала, а значит, этим утром ты рассвета не видела. А чем еще ты занималась сегодня?
Памела посмотрела ему в глаза. Они были такими теплыми и такими невероятно синими… Эти глаза навевали мысли о летнем небе над Средиземным морем…
Черт!.. Опять она за свое! Опять она покупается на его внешность, как какая-нибудь паршивая школьница!
— Памела?
— Ох, извини.
Она сделала глоток вина.
— Я немножко рассеянна. Иной раз со мной такое случается. Вот только не в отношении работы, — тут же уточнила она. — Тут я полностью сосредотачиваюсь. Как сегодня днем. Я начала делать набросок собственной версии того чудовищного фонтана. Вроде бы занималась этим минут двадцать или около того, но когда наконец перевела дыхание и посмотрела на часы, то оказалось, что прошло два часа.
Памела немного помолчала, прищурившись.
— Я опять, да?
— Что?
— Ну, отвлеклась, ушла от темы. — Болтаю как дурочка, мысленно добавила она.
— Есть такое.
— Извини, Фебус.
Аполлон улыбнулся. Он просто наслаждался ясностью мысли Памелы и тем, как на ее лице менялись выражения, особенно когда она говорила о своей работе. Она совсем не была хищницей, пытавшейся поймать на крючок бога света, или девицей, ослепленной его бессмертной мощью. Памела была искренней, настоящей. Она отвечала ему честно, правдиво — и это возбуждало Аполлона, как никогда в жизни.
— Я ничуть не против. Мне нравится наблюдать, как ты размышляешь о чем-то своем.
— Ну, может быть… — Памела сделала паузу, внимательно всматриваясь в Фебуса и ожидая увидеть признаки сарказма или насмешки. — Может быть, для тебя это просто непривычно. Большинству мужчин это не нравится, их это отвлекает и раздражает.
— В самом деле? — Он покачал головой. — Мне кажется, я уже говорил, что слишком часто мужчины ведут себя как последние дураки.
— А я с тобой полностью согласилась.
Они улыбнулись друг другу. И Памела, поддавшись порыву, подняла бокал.
— За тех мужчин, которые не ведут себя как дураки.
— Этот тост я с удовольствием поддержу. — Аполлон рассмеялся и коснулся своим бокалом бокала Памелы. — А теперь расскажи мне о своем наброске. Ты еще и художница, да? Или это сродни пониманию архитектуры — ты должна это уметь, чтобы хорошо делать свою работу?
Вопрос Фебуса порадовал Памелу; он показал, что собеседник действительно слушал, о чем она говорила вчера, а сейчас было видно, что он с интересом ждет ее ответа.
— Мне нравится делать наброски, и я даже вполне сносно пишу акварелью, но, конечно, не настолько хорошо, чтобы считать себя художницей. Но ты прав. Это так же важно в моей работе, как понимание основ архитектуры. Еще важно умение делать макеты для плотников или обойщиков, или даже для скульпторов, чтобы они могли по-настоящему ухватить, чего именно желают мои заказчики.
Брови Аполлона медленно поползли вверх, а взгляд устремился к монструозному фонтану во дворе перед ними.
Памела тоже посмотрела туда, тяжело вздохнула и кивнула.
— Да, ты угадал. Нынешний заказчик хочет водрузить во дворе своего дома для отдыха копию вот этого чудища.
— Ты уверена, что правильно его поняла?
Аполлон во все глаза таращился на извергающее воду сооружение. Он просто не мог оторваться от отвратительной пародии на самого себя.
— Более чем. На самом-то деле я сегодня как раз и пыталась отыскать более или менее приличный компромисс, но он ведь настаивает, чтобы я сохранила центральную фигуру, Бахуса. — Памела передернула плечами. — Я хочу попытаться как-то убедить его отказаться от этого. Он уже решил, впрочем, что боковые фигуры ему не нужны.
Аполлон бросил на нее быстрый взгляд.
— Ты имеешь в виду статуи Цезаря, Артемиды и… — Он запнулся на собственном имени.
— Да, и Аполлона, — подтвердила Памела. — Вон тот головастик с арфой должен изображать собой бога солнца.
Аполлон изо всех сил постарался сохранить безразличное выражение лица.
— Ну, на самом деле Аполлона правильнее называть богом света, а инструмент в его руках — лира, а не арфа.
— Да? — пробормотала Памела, присматриваясь к статуе. — Я и не знала, что это не одно и то же. А, ну да, ты ведь музыкант, так? А я только и знаю, что эта штука светится неоновым зеленым, когда уродик оживает.
— Да. — Аполлон сумел не скривиться. — Я тоже так слышал.
Все еще глядя на статую, Памела сказала:
— Я даже не знала, что Аполлон — бог света. Я всегда думала, что он солнечный бог.
— Так предпочитают называть его римляне, однако для греков он всегда будет богом света, подарившим людям медицину, музыку, поэзию и правду.
— Правду?
— Да, правдивость очень важна для Аполлона. Он всегда был одним из немногих олимпийцев, которые считали увертки и скрытность оскорбительными.
— Я и понятия не имела. Я думала, все эти мифологические боги весьма импульсивны и самовлюбленны. Я вроде бы помню, что мой учитель английского описывал их как бездельников и распутников.
Аполлон слегка откашлялся и неловко поерзал на стуле.
— Эти боги… ну… да, они, безусловно, очень страстные, и страстность иногда подталкивает их к неожиданным и эгоистичным поступкам. Но ты должна помнить еще и то, что в древнем мире считалось большой честью удостоиться любви кого-то из богов, и в особенности бога света.
— Ох, но тогда получается, что хотя Аполлон и говорил правду, он совсем не знал, что такое преданность.
Аполлон нахмурился, не зная, что ответить. Ему хотелось как-то оправдаться, но он не мог. Памела была совершенно права. Он никогда не был кому-то предан. Да он никогда и не хотел этого.
— Значит, ты, кроме прочего, увлекаешься еще и мифологией? — спросила Памела.
— Ну, наверное, это можно назвать скорее страстью, чем увлечением, — с легкой улыбкой сказал Аполлон. — Я знаю достаточно, чтобы заверить тебя: лира бога света никогда не сияет зеленым в то время, когда он играет на ней, а голова у него совсем не такая большая.
Памела усмехнулась.
— Рада это слышать. Просто не представляю, как бы он мог быть дамским угодником с такой внешностью.