Читать интересную книгу Мастерская пряток - Вера Морозова

— Давай, касатка! — согласилась Матрена. — Собирай сушняк!

Мария набросала хворост, прошлогодних шишек. Руки дрожали, плохо слушались. Матрена казалась невозмутимой. Вынула платок, где были шведские спички (большая ценность!), поднесла к хворосту.

Костер разгорался медленно. Всю ночь лил дождь. Ветки набухшие, сырые. Наконец бледное голубое пламя неохотно поползло по сучьям. Матрена на коленях старательно раздувала пламя. Потрескивали ветки. Красноватым светом вспыхивали шишки. Потянуло дымком. Матрена теснее прижала Марию. Мария поначалу хотела укрыться среди деревьев, но Матрена отсоветовала. Волк боится огня и открытого пространства.

По лесу катил смерч. Над просекой черным облаком пролетели скворцы. Среди пней мелькнул оранжевый хвост лисы. Вой затих, но предчувствие беды не покидало Марию. И на просеку выскочил волк, серый, худой, с рыжими подпалинами на запавших боках. Волк, чуть волоча задние ноги, бежал прямо на них. Мария швырнула головешку. Головешка опалила шерсть, свисавшую космами. Волк взвыл и яростными прыжками пошел на женщин. И вдруг Матрена с силой, которую Мария никогда и предположить не могла, повалила ее на землю. Прикрыла собственным телом. Раздался волчий рык, крик Матрены…

Мария поднялась. Нянюшка жалобно стонала. У костра валялись головешки, покрытые серым пеплом. Матрена сидела у костра, обессиленно опустив голову. С тупым равнодушием поглядывала на кровь, сочившуюся из руки. На юбке вырван клок. Платок сбился на ухо. Седые жидкие волосы падали на лоб. Мария расширенными от ужаса глазами смотрела на нее. Искусал… Искусал… Бешеный…

Она опустилась на колени и хотела отсосать кровь из раны. Матрена отстранила ее. Кровь отсосала сама, кривясь от боли. Мария тугим жгутом перехватила покусанную руку. Матрена поднесла головешку и прижгла рану. По щекам текли слезы. Плачущей нянюшку Мария никогда не видела.

— Тебя-то не задел? — спросила Матрена и удовлетворенно заключила: — Нет, не задел! — Здоровой рукой провела по лицу девушки, ощупала шею, руки. — Слава богу! Пощадил мою ласточку!

Давно скатилось солнце за вершины деревьев, погружая лес в таинственную дрему. Смолкли птицы. Заходили тени по сумрачному ельнику. Они все шли. Все грузнее и грузнее наваливалась Матрена, все тяжелее и тяжелее становилось ее вести. Тоненькой струйкой просачивалась кровь сквозь платок, которым обмотали прокусанную руку.

На повязку ушла и кофта. Кровь не останавливалась. Нянюшка слабела, просила бросить ее в лесу. Последние версты Мария ползла, почти тащила нянюшку волоком. Слезы застилали глаза. Силы оставляли ее, временами от усталости теряла сознание.

Их подобрали на обочине дороги в двух верстах от села. Подобрал крестьянин, возвращавшийся с сенокоса домой. Он не сразу признал в этой истерзанной и окровавленной женщине знахарку.

Мария сидела на телеге, прижимая к груди голову нянюшки. Целовала посеревшее лицо с заострившимися чертами. Погибла нянюшка, погибла… Судьба отняла у нее единственного друга…

После смерти нянюшки Мария поступила в учительскую семинарию. Учительница всегда ближе к народу. В семинарии был революционный кружок, в него и вошла Мария, стала читать запрещенную литературу.

В те времена людей, которые боролись против царя, было очень мало. Мало было и книг, которые объясняли бы народу бесправность положения и звали на борьбу. К этой кучке революционеров принадлежала и Мария Петровна Голубева. Нужно было поднять народ против царя, против строя помещиков и капиталистов.

Мария занялась агитацией — ходила по деревням и вела запрещенные беседы. Рассказывала правду о царе, объясняла народу причины их нищенской жизни и звала к бунту. Крестьяне, безграмотные и забитые нуждой, слушали с опаской, а староста в первом же селе выдал полиции.

Голубеву задержали и отвезли в волость, так назывались небольшие местечки, которым подчинялись деревни. В волости находился полицейский участок. И там допросили и обыскали. Мария была смелая и находчивая, прямых улик властям не дала. Ни листовок, ни книг при ней не обнаружили. А раз улик нет, то и арестовывать до поры до времени не спешили. Ее стращали, запугивали, держали в каморке, которую охранял солдат с ружьем, а потом, пригрозив тюрьмой, отпустили. И опять она брала партию листовок и запрещенных книг, рассовывала по тайным карманам и отправлялась по селам и деревням волости. И так она делала много раз.

Таких людей называли народниками, революционеры шли в народ и несли слово правды.

Мария хорошо владела искусством конспирации, и товарищи говорили, что она — прирожденный конспиратор.

Отшумели годы, и Голубева разочаровалась в движении народников — народники не могли поднять народ на революцию, а без революции в России не победить бедность и невежество, нищету и убожество.

Все реже она ходила по деревням, все меньше произносила в поле или овраге речей перед крестьянами, собравшимися тайком. Мария начала работать в типографии, печатать листовки и прокламации возмутительного содержания, как потом напишут в обвинительном заключении. Душа ее жаждала деятельности, активной работы. Сутками не выходила из тайной типографии. В типографии были не станки, а гектографы. Восковки с запретным текстом приколачивали к валику. А потом вручную крутили валик, чтобы получить оттиски. Работа тяжелая, плечи ныли от усталости, а горка листовок совсем небольшая. К тому же гектограф часто ломался, починить его в условиях подполья — дело очень непростое. Ранним утром, едва побелеют в солнечных лучах сумерки, приходила курсистка, так называли девушек, которые учились на курсах, желая стать фельдшерицами или учительницами, и осторожно выносила листовки. В подполье превыше всего ценились законы конспирации! Чем строже конспирация, тем больше продержится типография.

И все же Голубеву арестовали за работу в типографии. Только этому предшествовала целая история.

Она повезла литературу в Москву, а ее проследили. Недаром болело сердце от плохих предчувствий. В вагоне она прижалась к окну и уныло смотрела на крошечные деревеньки, на лоскутные крестьянские наделы. Внимание привлек господин в котелке. С бегающими глазами и злыми складками у губ. Господин явно следил за ней и каждый раз воровато отворачивался, когда взгляды их встречались. Плохо дело — слежка велась открыто. Значит, арестуют. Что делать с литературой? Неужто пропадут ночные труды? Нет, этого невозможно допустить. Типографию установили с таким трудом, бумагу покупали мелкими партиями. А краску?! Краски, как шутили товарищи, добывали чуть ли не из-под земли. Знала, как дорого достается литература, и уничтожить ее не могла!

На Курском вокзале филер ее потерял. Она смешалась с толпой и очень радовалась собственной ловкости. Торопливо наняла извозчика и закружила по Арбатским переулкам, надеясь сбить со следа шпика. Окончательной уверенности, что оторвалась от преследователя, все-таки не было. Мелькали дома с зеркальными подъездами, палисадники с пахучим левкоем, модные магазины, у входа которых швейцары в ливреях с золотыми галунами, напоминавшие дедов-морозов. В арбатские дома, где жили богачи, полиция не часто наведывалась. Сюда и была явка. Дом с цветными витражами она заметила сразу, но зайти не решилась. Неторопливо посидела в кофейне, выбрав местечко у окна. Нет, положительно ничего подозрительного не увидела. Шпика, сопровождавшего ее из Воронежа, нет. И успокоилась… Очень страшно идти на явку и привести хвост. Можно погубить товарищей. И никто из революционеров на такой шаг не осмелится. Никогда! Ибо нет чувства более высокого и святого, чем товарищество.

Голубева быстро отдала на явке саквояж, с которыми расхаживали по вызовам доктора и фельдшерицы. Пузатый, кожаный, с металлической планкой для запора и черной ручкой. Назывался он докторским, да и сама оделась просто и скромно, как фельдшерица. Только вместо банок и спирта, шприцев и ваты в саквояже — листовки и прокламации.

Девушка, которая приняла саквояж, пригласила отпить чая, но Мария отказывалась. Дорожила каждой минутой. К тому же боялась провалить явочную квартиру. Все думала о шпике, сопровождавшем в вагоне. И все же девушка ее не отпустила, весело поблескивая глазами, уговорила… Поезд уходил ночью, и болтаться по городу — дело небезопасное.

Вечерком, под прикрытием темноты, исчезнуть куда спокойнее. Уходить из квартиры предложила черным ходом. Нарисовала план двора и показала, как выбраться на Садовое кольцо, а там до Курского вокзала рукой подать.

Мария тоже повеселела и согласилась попить чайку. Когда девица принесла поднос с чашками и печеньем, Мария спала. Сказались бессонная ночь и волнение.

ЮБКА КОЛОКОЛ И ШЛЯПКА ФАСОНА ВОРОНЬЕГО ГНЕЗДА

Кто-то осторожно коснулся плеча. Мария вскочила, испуганно огляделась по сторонам. Не сразу поняла, почему очутилась в нарядной комнате — красные шторы на окнах, резная мебель, блестевшая от лака, сафьяновые подушечки на диване. И шкаф с большим зеркалом. Зеркало сильно увеличивало комнату, словно за ней была такая же другая. В углу клетка с попугаем в красно-синих перьях. Попугай просунул через металлические прутья голову с немигающими глазами и с любопытством рассматривал незнакомку.