Читать интересную книгу Хор мальчиков - Фадин Вадим

Пока он колебался, вариант с обетованной страной отпал: еврейских эмигрантов начала принимать Германия, и Алла возликовала: ты хотел в Европу, так вот она, — и ему уже нельзя было привести прежние доводы, а новые не приходили в голову: растерявшись, он не мог сообразить, нужны ли они теперь. Эту новость жена принесла в праздник Победы, и он, озадаченный известием, не сумел немедленно высказаться ни за, ни против, а только невпопад пробормотал, кивнув на телевизор, показывающий нечто красное:

— Пойми, что это не повторится.

— Не понравится — вернёмся.

— Я говорю о Победе.

Она готова была разрыдаться.

И тут объявили минуту молчания.

То, что Михаил Борисович собирался объяснить жене тотчас, не имело никакого смысла произносить после такой паузы: даже веские слова, не сказанные вовремя, потом мало кто слышит. Должные означать решение, они тогда звучат как попытка оправдаться.

* * *

Разлука близких — к счастью, к несчастью ли, но это было не о нём, опасавшемся теперь как раз обратного. Несколько лет Дмитрий Алексеевич, словно изрядной неприятности, ждал от жены требования оформить развод, что, как нам известно, не могло повлиять на устройство его жизни, зато вовлекло бы во многие неприятные процедуры — от ожиданий под тусклыми дверьми, сочинения прошений и беготни за справками до объяснения с судьёй, — и просьба Раисы о свидании расстроила его; речь у них между тем пошла совсем о другом, и угроза открылась с неожиданной стороны: ему предлагали играть позабытую роль мужа — один Бог знает, как долго. Произнеся, правда, в ответ что-то вразумительное, он в действительности в первый момент растерялся, оттого что прежде всерьёз не примерял к себе подобных поворотов, а во второй — заподозрил ловушку: Раиса была не из тех, кто поступается удобствами ради помощи ближнему, а значит, и здесь предполагала корысть для себя и, для симметрии, ущерб партнёру. Худшим из ущербов виделось возобновление супружеских отношений — препятствие, обойти которое было никак нельзя, а только — надеяться, что всё устроится как бы само собою (наивно постаравшись запомнить её слова: «Жить вместе никто не заставит, приедем — разберёмся»); он и надеялся, и почти три года, пока ждал вызова из Германии, отгонял мысли об этом предмете, а потом вдруг оказалось, что и думать уже некогда: вот их комната и вот — двуспальная кровать.

— В пансионатах ставили односпальные, — преждевременно заметил Свешников.

— Ты недоволен, — решила Раиса.

— Это обязывает, — объяснил он, не смея напомнить об уговоре не доходить до крайностей, так легко доставшемся в Москве.

— Какие теперь обязательства? Всё, приехали: заграница. Поезд дальше не идёт.

Заграница между тем успела переместиться, сегодня обнаружившись в России.

— Иностранцев просят освободить вагоны, — продолжала она, безуспешно роясь в чемодане в поисках ночной рубашки и раздражаясь. — Ты ведь этого хотел?

— Я и в Москве был для кого-то иностранцем, — проговорил Дмитрий Алексеевич, подумав — и утаив, что из-за своей здесь ненужности стал таковым для самого себя.

— Глубокая мысль. Только мне сейчас не до твоего юмора: как бы не рухнуть просто на пол. С этой дурацкой пересадкой… В Союзе — и то я не ночевала на вокзалах.

— И весь день на ногах. Ты вынесла это геройски.

О себе Дмитрий Алексеевич подумал, что при нынешнем вдохновении его хватило бы, пожалуй, на осмотр и ещё одного подобного местечка: он чувствовал себя сбывшимся путешественником — и был почти счастлив. Новое пришлось ему по душе — и старые камни монастыря, и розы в палисадниках, и обед в кафе, и парк, разбитый на холмах. Это ощущение было, конечно, недолговечным — игрушечный городок можно было выучить наизусть за какую-нибудь неделю, других же предметов не предвиделось, — но пока Свешникову не хватало ещё чего-то до полноты картины, и, не будь с ним Раисы, он не усидел бы в помещении, а отправился бродить по ночным улицам — вполне, впрочем, сознавая, что тротуары будут безлюдны, окна плотно зашторены и только в каком-нибудь крохотном кафе соберётся обычная компания — всё те же самые господин аптекарь и другие. Но он не мог в первый же вечер оставить женщину одну.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Сомнения оказались напрасными: Раиса заснула, едва коснувшись подушки. Дмитрий Алексеевич теперь волен был делать до утра что угодно, однако минутный запал прошёл, и ему стало одинаково скучно и сидеть подле жены, и вожделеть ночной жизни немецкой провинции; мысли невольно вернулись к бессонной прошлой ночи, и он, всё еще считая, что не утомился, осторожно прилёг рядом с Раисой. Как и она, Свешников мгновенно провалился в сон, но — недолгий: соблазнённый близостью женского тела, он придвинулся вплотную, обнял — и это вдруг оказалось всего лишь сновидением: пробудившись в тревоге, он обнаружил себя лежащим на краешке кровати, особняком. Он и потом то и дело просыпался из-за боязни, нарушив границу, незримо разделившую общее ложе, дотронуться до другого человека — последствия представлялись ужасными. Убедившись, что всё в порядке, он скоро засыпал снова, успевая только сказать самому себе в насмешку, мол, что ты за герой, если не берёшь женщину, лежащую в твоей постели, — даже, возможно, и не успевая, а встречаясь с этой дразнилкой уже в новом сновидении: неспроста же за нею так и не последовало оправданий.

Утром семье предстояло вместе с новыми знакомыми, товарищами по счастью либо несчастью, ехать в соседний город, чтобы, как по-солдатски выразился Бецалин, «стать на довольствие». Будильник завели на ранний час, и всё же Дмитрий Алексеевич проснулся до звонка и долго пролежал, глядя в широкое голое окно и видя там только ровную, не тревожимую рассветом темноту. Снаружи не доносилось ни звука, но и в комнате не слышалось даже дыхания Раисы: она спала, укрывшись с головой; очертаний тела под одеялом не угадывалось, да там, как убеждал себя Свешников, и не скрывалось ничего соблазнительного.

Едва он спустил ноги на пол, как Раиса всполошилась:

— Что, что? Ты куда? Который час? Дождь перестал?

— Отвечать по порядку, выборочно или — на вопрос вопросом: как спалось?

— Ещё как! Такое впечатление, будто мне это удалось впервые в жизни.

— Сон свободного человека с чистой совестью.

— Второе сомнительно, — засмеялась она. — Ах да, «на свободу — с чистой совестью», но я бы не решилась настаивать.

— Тем не менее можешь поваляться еще с полчасика. Дождя, кстати, не было.

— Можешь и ты.

— Нас сегодня ждут великие дела.

— Сам себе противоречишь: у свободного человека не должно быть обязанностей.

— Именно это я и хотел подчеркнуть, — проговорил он, не слишком искренне, оттого что вдруг додумался до очевидного: полная свобода есть конец всего.

— Всегда ты вывернешься!

Он тоже считал, что вывернулся и сейчас — всё ж не обольщаясь, а помня, что происшествия нашей жизни часто оказываются замечательны не сами по себе, но лишь как причины других происшествий — последующих и, особенно даже предыдущих, обойдённых было вниманием рассеянных наблюдателей, нас, и только в результате нынешнего приключения приобретших какую-то ценность. Поначалу, пока упомянутое событие ещё не случилось, мало кто замечает тянущиеся из нашего времени в другое нити, ниточки, паутинки, хотя всем известно, что пророчества и простейшая ворожба начинаются не сейчас, а в своём будущем; вот и дальняя дорога, казённый дом и бубновый интерес ищутся в завтрашних днях, где же ещё, а в настоящем существуют лишь атрибуты цыганского ремесла: раскрытая ладонь, карты, пропавший кошелёк да кофейная гуща.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Дмитрия Алексеевича словно озарило: когда-то давно был ему сон, столь в то время незначительный, что вылетел из головы чуть ли не до пробуждения, а потом и подавно не вспоминался, так и пропал бы, если б Раиса случайно не повторила использованные там слова. Ему приснилось, что, придя вечером домой, он нашёл постель приготовленной, а в ней, вернее — на ней, поверх одеяла, ожидающую его Раису — в соответствии с задуманным сюжетом, конечно, обнажённую и будто бы только что получившую удовлетворение; он запаниковал, решив, что если она забеременела, то виновника не сыщешь и, значит, придётся жениться; он не забыл, что она и без того жена ему, но это ни от чего не спасало, напротив, один брак, помноженный на другой, новый — на старый, не удваивал, а удесятерял беду. Какие-то люди набежали с советами, и в их гомоне послышалась подсказка: сочинить такую компьютерную программу, чтобы в любом уравнении брак на брак всегда давал ноль. Тут Раиса и воскликнула с досадой: «Всегда-то ты выкрутишься!»