— Красиво, верно? — негромкий голос Саладина прервал размышления раввина. — Гобелен принадлежал моему тестю — Нур-ад-дину. Вероятно, это самый дорогой предмет из его личной коллекции в Дамаске. Он подарил мне его на свадьбу.
Упоминание о браке султана с необычайно красивой и смертельно опасной принцессой Ясмин тут же вернуло Маймонида с небес на землю. Сейчас он обязан задать свои вопросы, рискуя вызвать гнев султана. Пустить все на самотек, позволить ситуации развиться до неизбежного и безжалостного конца от рук султанши — об этом не могло быть и речи. Маймонид взглянул прямо в глаза Саладину, но так и не смог подобрать нужных слов.
— Что привело тебя сюда, друг мой? — Саладин смерил его пристальным взглядом. Он больше не улыбался, а смотрел на своего лекаря так же внимательно, как на гонцов, прибывших с неожиданной и сомнительной новостью.
— Тут дело деликатное, сеид. — Маймонид почувствовал, что весь взмок от волнения. На лице Саладина не дрогнул ни один мускул, так что было невозможно понять, о чем он думает.
— Говори, не бойся, ты несколько раз спасал мне жизнь. — В голосе Саладина сквозило напускное спокойствие. Султан, благодаря интуиции, понимал человеческую природу и, по всей вероятности, почувствовал, что Маймонид не решается перешагнуть границы дозволенного между господином и слугой.
Раввин сделал глубокий вдох — в надежде, что не последний.
— Я обратил внимание, что ты увлекся моей племянницей, сеид. — Уф! Он наконец произнес это.
Маймонид был готов к любой реакции, но последовавший взрыв смеха сбил его с толку. Султан запрокинул голову и захохотал так, как будто только что услышал одну из непристойных сказок Шахерезады из «Тысячи и одной ночи». Маймонид поймал себя на том, что даже покраснел от смущения, а затем от досады. Султан довольно долго веселился, прежде чем смог задать вопрос:
— А ты против, мой старый друг?
Маймонид знал, что следует быть осторожным. Даже если султан решил перевести это потенциально пагубное дело в шутку, он все равно может поплатиться головой за неправильно подобранные слова.
— На свете нет мужа более великого, чем ты, мой султан, — осторожно продолжал раввин. — Боюсь, что Мириам, дочь бедного раввина, не достойна…
— Тебя ведь не это гложет, — перебил его султан. Внезапно его лицо вновь стало серьезным, и Маймонид почувствовал, как по спине пробежал холодок. — Говори, что у тебя на уме, или уходи.
На мгновение перед мысленным взором Маймонида предстала Мириам. Не сегодняшняя Мириам — красивая, импульсивная и высокомерная. А девочка, которой каким-то образом удалось избежать жестокой участи своих родителей, погибших от рук мародеров-франков. Он видел, как она медленно спускается с верблюда, принадлежащего бедуину, который нашел ее в пустыне. Одну. Со спутанными, нечесаными волосами, жестким и бесчувственным выражением на осунувшемся лице, похожем на высеченные в камне лица фараонов, которые охраняли старинные замки в Луксоре.[48] Но больше всего ему запомнились ее глаза. Немигающие, смотрящие прямо перед собой, одновременно и потухшие, и до ужаса живые. Прошло несколько недель, прежде чем Мириам хоть с кем-нибудь заговорила. Много месяцев, прежде чем она засмеялась и стала играть, как это свойственно обычному ребенку. Маймонид так и не узнал, что она видела, что пережила во время налета. Да и нужно ли это знать? Но он поклялся, что Мириам больше не узнает страданий. Он относился к племяннице как к королеве, окружил ее уютом и дал почувствовать себя в безопасности. Он подарил ей свою бесконечную любовь, на которую (так, во всяком случае, он думал) не способно его сердце. А сейчас его драгоценная девочка стояла на краю пропасти, глядя в бездонный колодец слез и предательства. Если она упадет, он никогда не сможет достать ее оттуда. Его любимой племяннице удалось выжить в безжалостной пустыне, но Маймонид знал, что Мириам недостанет сил противостоять гневу ревнивой и мстительной султанши, ибо даже выжженные пустыни Синая в сравнении с ее сердцем — зеленеющие холмы райского сада.
— Дело в султанше Ясмин, — набравшись смелости, неожиданно признался Маймонид. — Прости, сеид, но я боюсь за Мириам, если госпожу обидят твои намерения.
Саладин смотрел на советника долгим изучающим взглядом. Тишину комнаты нарушало лишь затрудненное дыхание старика. Словно римский император Юстиниан[49], Маймонид перешел реку и сжег мосты. Назад дороги нет. Он опустился до отвратительных дворцовых интриг и высказался против султанши — теперь его жизнь висит на волоске. Но если суждено умереть, то уж лучше защищая Мириам, а не от подступающей старости.
Султан искренне улыбнулся, и раввину показалось, что из-за грозовых туч выглянуло солнце.
— Не волнуйся, друг мой, — произнес Саладин, блеснув зубами цвета слоновой кости. — Твоя отважная племянница милостиво дала мне от ворот поворот. Уверен, что шпионы султанши уже доложили своей госпоже.
Маймонид внезапно почувствовал себя старым болваном. Румянец, сошедший с его лица во время разговора с господином, сейчас залил его краской смущения. Раввин почувствовал легкое головокружение. Мириам честно призналась, что между ней и султаном ничего нет, несмотря на злые пересуды, а он ей не поверил. Конечно, он знал, что его племянница не всегда откровенничает о своих любовных делах — слишком много сплетен о ее личной жизни слышал он в Каире, чтобы отмахнуться от всего как от жестокой инсинуации, — но слишком быстро предположил худшее.
Султан дружески похлопал советника по плечу.
— Я восхищен твоей смелостью, раввин, — сказал он. — Видимо, это качество в вашей семье в крови.
— Прости меня, сеид. — Маймонид всей душой желал, чтобы эта аудиенция побыстрее закончилась, чтобы он мог ретироваться в свой кабинет, забыть безжалостные дворцовые интриги и погрузиться в тихий и безопасный мир книг.
— Здесь нет твоей вины, — заверил раввина Саладин. Султан внимательно посмотрел на него, а потом добавил: — Если ты еще сердцем не понял, я скажу вслух. Ты очень дорог мне, ребе. В юности я опирался на своего отца Айюба, чтобы получить духовное наставление в этом жестоком мире, где, как мне кажется, нет никаких законов. С тех пор как мой отец вознесся к Аллаху, я полагался на тебя, черпая внутреннюю уверенность. Оставайся всегда таким, друг мой.
Эти слова Маймонид будет свято хранить оставшуюся часть жизни. А сейчас раввин просиял и почувствовал, как подобно утренней росе, испаряющейся под теплыми лучами солнца, уходят его смущение и нервозность. Со времен мифов и легенд такие люди, как Саладин, не ступали на грешную землю. В мире, где господствует абсолютная королевская власть, где монархи находят удовольствие, наказывая подданных за наименьшие провинности, появился Саладин, хладнокровно и с улыбкой выслушивающий упреки слуг. Во времена, когда религия является краеугольным камнем ненависти и распрей, он, мусульманин, словно отца, обнимает старого еврея. В глубине души Маймонид благодарил Всевышнего за то, что Он даровал Саладину власть на Святой земле. С Саладином — таким достойным и сильным правителем — они, дети Авраама, евреи, христиане, мусульмане смогут наконец существовать вместе и создать мир, основанный на справедливости и мире, начиная со Священного города — Иерусалима. Вероятно, как и предвидели пророки, добро все-таки восторжествует над злом.