открыла дверь дома. – Завоняешь весь дом. Здесь раздевайся и бросай своё барахло вон туда, в мангал.
Матвей обернулся посмотреть, куда показала Валентина Григорьевна. «Наверное, это и есть мангал, – Матвей почесал затылок, он не знал, что такое мангал, но увидел металлический короб на коротеньких ножках и под ним аккуратно сложенные дрова. – Что делать? Может, пошутила? – гадал Матвей, одиноко озираясь».
Его раздумья прервал стук в окно. Там стояла Валентоха, уже переодетая в домашнюю одежду и с повязанной косынкой на голове.
«Совсем как девочка, – оценил Матвей».
Валентоха пальцем показывала в сторону мангала и другой рукой помахала, мол, поторапливайся. Делать было нечего. Матвей скинул с себя всю одежду, оставшись в трусах, сложил её в мангале. Ёжась от вечерней прохлады, он переминался с ноги на ногу, не решаясь вот так запросто зайти в дом. В окно опять постучала Валентоха, ехидно улыбаясь, кликала рукой, приглашая зайти.
– Шпагин! Ты чего? Уснул? – завалила его вопросами Валентоха, когда он появился в коридоре. – Мало того, что тебя надо отмыть, так ты хочешь ещё лазарет у меня устроить? – насмехаясь, наставляла она.
За её спиной светилась и сверкала, бежевым кафелем, натёртым до зеркального состояния ванная комната. Из неё доносился шум воды, наполняющейся ванной.
– Проходи. Это по твою душу, – уже мягче добавила она и подтолкнула Матвея в ванную. – Дверь не запирай. Помоешься – позовёшь, – и ушла.
Прежде чем залезть в ванную, Матвей всё-таки закрыл за собою дверь на щеколду. Горячая вода обжигала тело, пока не привык. Мощная струя взбивала пену, переливающуюся всеми цветами радуги. И вместе с поднимающейся пеной от воды исходил пряный аромат. Матвей намылил волосы и всё тело. Затем он задержал дыхание и нырнул под воду. Ему нравилось нырять. Когда они с пацанами сбегали из интерната на речку он только и нырял, стараясь дольше продержаться под водой и дальше заплыть. В ванной это конечно не в речке, но тоже здорово. Помыться после стольких дней бродяжничества – здорово вдвойне!
Раздался стук в дверь и Валентохин голос скомандовал:
– Ну-ка, сейчас же открой!
Матвей быстро стал стирать пену с себя, чтобы не обляпать пол, но стук раздался настойчивый и сильнее.
– Я кому сказала, сейчас же открой! – Валентоха командовала жёстче.
Матвей быстро вылез из ванной и открыл дверь.
– Это что ещё такое? – то ли кричала, то ли громко говорила, не понял тон пионервожатой Матвей, и хотел залезть обратно в ванную, но она его остановила, поймав за руку.
– Я тебя спрашиваю, что это такое? – её рука указывала на Матвеевы трусы, в которых он купался. – Почему в трусах? Быстро снимай!
Ничего не оставалось, как подчиниться. Матвей медленно стянул с себя трусы и положил на край ванны.
– Быстро в воду и тщательно помыться! – отдавала команды Валентоха. – Ну-ка, ну-ка, – она снова ухватила Матвея за руку, когда тот перелез в ванную, и развернула к себе. – Руки! Кому сказала, убрать руки! Это что ещё такое?
– Болит, – уже сквозь слёзы промямлил Матвей.
– Прекрати реветь и объясни внятно, – продолжала кричать Румянцева. – Что это за воспаление?
– Я не знаю, – мямлил Матвей.
– Садись в горячую воду и выпарись хорошо, – уже мягче посоветовала Валентоха и, выходя, пробубнила. – Сейчас посмотрим.
Когда Матвей намылился в очередной раз, Валентоха вернулась, держа в руках бинты и литровую банку с красной жидкостью.
– Что это? – сдрейфил Матвей.
– Ничего, – отмахнулась Валентоха. – Быстро смывай мыло и вставай.
Матвей долго поливался из душа, пока Валентоха не выдержала.
– Ну, хватит. Повернись ко мне. Давай посмотрим, что тут у тебя? – с этими словами пионервожатая оторвала кусок марли и смочила в банке с красной жидкостью.
– Что это? – перепуганный Матвей задрожал от страха.
– Не трясись-ты, – Валентоха едва сдерживала улыбку.
– Что это? – в истерике заорал Матвей, прикрывая руками воспалённое место.
– Раствор марганцовки, – спокойно сказала пионервожатая. – На понюхай, – и она поднесла банку к Матвееву носу.
– А ничего не будет? – успокоившись, сдался подросток.
Он и сам желал поскорее покончить с этим воспалением, которое мучало его уже несколько дней, а за время, проведённое в свинарнике, только усугубилось и уже болело не на шутку.
– Убери руки и стой смирно, – не глядя на подростка приказала Валентоха.
– Я боюсь, – тихо пролепетал Матвей.
– Тогда одевайся и чёрт с тобой, останешься без своего писюна. Отвалится как-нибудь ночью, – равнодушно сказала Валентоха, убирая бинт, вату и собираясь вылить раствор марганцовки. – Проснёшься в один день, а он рядом лежит.
– Ладно, – сдался Матвей, описанные перспективы его испугали ещё сильнее.
Он представил, как это будет выглядеть, как будут издеваться пацаны и скорее всего его переведут в спальню к девочкам. А может, чего ещё хуже, выдадут девчачьи вещи и заставят надевать платье.
– Будет немного больно и пощиплет, – рассматривая воспаление, спокойно рассказывала Валентоха.
– Ай! Ай-яй-яй! – завопил Матвей.
– Ты чего орёшь?
– Кипяток, – Матвей едва сдерживался, чтобы не заплакать.
– Немного горячо – ну потерпи. Надо же распарить воспалённое место, – успокаивала Валентоха, а сама продолжала набирать тампоном горячий раствор и прикладывать на воспалённое место. – Иначе будет ещё больнее. Я же не виновата, что у тебя именно на писюне воспаление. В конце концов, ты мужчина или нет? Терпи, кому сказала!
Сытый, закутанный в большое, махровое полотенце в ярких, крупных, неизвестных цветах, Матвей вошёл в комнату. Это была большая зала с тремя окнами. Два – выходили во двор, их прикрывала, вместе со всей стеной, длинная, от потолка до пола портьера из парчи, цвета какао, а третье окно, в левой стене, выходило в кухню и закрывалось бежевыми жалюзи; и двумя дверями: одна, в которую вошёл Матвей, вела из гостиной, другая, расположенная в правой стене вела в спальню. В углу, между дверями, напротив окон, стоял оригинальной конструкции мягкий уголок, по форме напоминающий собою большую, сильно закрученную запятую. Началом этой запятой служил круглый журнальный столик, прикреплённый к уголку шарнирами за край так, что его можно было двигать, располагая либо внутрь, либо снаружи «запятой». Спинка, самая высокая в конце «запятой», тремя волнами, плавно сходила на нет, позволяя столику, в любом положении, оставаться в поле зрения сидящих на разных местах. Небольшим рогаликом, рядом стоял пуфик, а в углу, между дверью из гостиной и окном в кухню, приютилось кресло. Мягкий уголок, кресло и пуфик – составляли гарнитур, который складывался в тахту, представляющую собой просторное место спать двоим человекам. Противоположный, мягкому уголку, по диагонали, угол занимала высокая, пузатая ваза, одинаковой расцветки и рисунком с мягкой мебелью – геометрические фигуры, выкрашенные разными оттенками коричневого цвета – в основном,