По своей структуре тамбовский губернский Союз трудового крестьянства подразделялся на три уездных СТК, а те в свою очередь на районные, волостные и сельские отделения. По мнению П. Залуцкого, изложенному в его докладе ЦК:
«С нанесением удара по СТК борьба с бандитизмом облегчается более чем на 3/4»[273].
Несомненно, что 17 пунктов программы тамбовского СТК составлены грамотной эсеровской рукой и относятся ко всем сторонам политики и общественной жизни всей страны. Основные требования сводились к политическому равенству, свободам, созыву Учредительного собрания, восстановлению торговли через кооперацию, возвращению заводов бывшим владельцам и установлению над ними рабочего контроля, кредит частному предпринимательству и мир с иностранными державами. Государству отводилась функция владельца железных дорог, горнодобывающей промышленности, а также высшего контроля над предпринимателями. Звучало чисто крестьянское требование установления твердых цен на промышленные товары при отсутствии таковых на хлеб. В качестве гаранта предусматривалось сохранение «партизанской», читай — антоновской, армии[274].
Было бы неверным утверждать, что повсеместно события начали бы разворачиваться именно по тамбовскому образцу, будь то крестьянские союзы допущены к легальному существованию. Наоборот, тамбовские события во многом явились результатом категорического отказа большевиков от изменения своей крестьянской политики и признания трудовых объединений крестьянства, способных легально отстаивать интересы земледельца перед неумеренными аппетитами государства, прикрашенных утопическими замыслами политических вождей. Осенью и зимой 1920 года, покончив с белой контрреволюцией, большевистские лидеры получили кратковременную возможность отдаться во власть грез относительно реального положения, а более относительно перспектив не столь отдаленного будущего. Калинин вслед за руководством Наркомпрода стал повторять, что признание крестьянами моральной правильности разверстки есть огромный толчок к пробуждению его политического сознания, его ответственности перед государством и всем обществом. Секретарь ЦК Преображенский в молодежной аудитории III съезда РКСМ, кажется, сам проникся юным задором и призывал комсомольцев пробуждать в крестьянине «чувство восторга к будущему коммунистическому строю»[275].
В первой половине 1920 года крестьянство вело себя относительно спокойно, ожидая практических шагов власти в важнейших вопросах деревенской жизни, и только заезжие комиссары подмечали, что крестьяне несколько искоса смотрят им в глаза. Мужик разговаривал с властью, складывая кукиш в кармане. Особоуполномоченный ВЦИК в Новгородской губернии Подвойский сокрушался:
«Почти во всех волостях, после переговоров и объяснений агитаторов, крестьяне соглашаются с ними и признают, что действительно власть Советов — народная власть. Но из выслушанных докладов видно, что эти признания совсем непрочны и вряд ли искренни»[276].
Некий военный цензор из Екатеринбурга доказывал начальству необходимость расширения сети военной цензуры, поскольку сведения, собираемые из писем, более ценны и достоверны, чем получаемые из партийных и советских учреждений, присылающих замечательные резолюции, принятые на крестьянских и рабочих собраниях. «По резолюции, принятой, скажем, в деревне Бегуново, настроение населения великолепное… а глядишь, через неделю в этой деревне вспыхнуло восстание — вот тебе и резолюция»[277]. А вот конкретный пример из письма, перехваченного цензурой: март 1920 года, Смоленск:
«Настроение крестьян по отношению к Советской власти периодическое, а именно, когда в деревне находятся отряды, то приветствуют во все горло советскую власть и обещаются горой за нее стоять. Когда отряды исчезают, и в крестьянах исчезает это хорошее настроение и обещания»[278].
Настроение крестьян сказывалось в изобретении ими всяческих ухищрений с целью надуть власть. Становились известны случаи, когда крестьяне сознательно вступали в компартию, чтобы быть поближе к власти и иметь возможность обходить ее, но эта хитрость редко удавалась, а потом крестьянину было трудно освободиться от своих новых партийных обязанностей. Иногда новоиспеченные коммунисты напивались до безобразия и сами на себя доносили, но и это не помогало.
В течение 1920 года настроение крестьянства делалось все менее и менее «периодическим», по мере того как становилось очевидным, что политика большевиков клонится к ужесточению политики продовольственной диктатуры. Точки над i были расставлены с объявлением разверстки на новый 1920/21 продовольственный год. С этого времени началось открытое противостояние крестьян и государства, наступает очередной перелом в настроении деревни, и уже не в пользу Советской власти. Осенью 20-го повсеместно на беспартийных крестьянских конференциях стали выноситься резолюции, сплошь и рядом противоречащие политике большевиков. В известном Вельском уезде на Щелотской волостной конференции 26 сентября вместо предложенной коммунистами была принята резолюция, гласившая:
1) необходимость скорейшего окончания войны;
2) проведение внутренней политики без участия партии коммунистов;
3) партию коммунистов считать частной;
4) с учетом разрухи временно признать трудовую повинность, но все наряды по повинности должны быть представлены на усмотрение самих крестьян. «Да здравствует мир и свобода!» — провозглашала конференция[279].
На юге украинские крестьяне, узнав, что из Крыма идет армия Врангеля, несущая на своих знаменах лозунг «Земля — крестьянам», стали тайно вырезать коммунистов и открыто не исполнять советских распоряжений. Екатеринославские эсеры на сентябрьской конференции ПСР констатировали, что Врангель, сумевший привлечь крестьян обещанием земли за выкуп (а денег у крестьян было в достатке), пользуется большим авторитетом, не меньшим, чем у Махно[280]. Это говорили эсеры; с другой стороны чекисты из Харькова подтверждали, что настроение населения «возвышенное» в связи с новой разверсткой, бандами и наступлением Врангеля.
«Все население, кроме крестьян-бедняков, ждет Врангеля»[281].
В оценке настроений крестьян центра России может прекрасно служить стенограмма совещания представителей уездных, волостных и сельских исполкомов Московской губернии, проходившего совместно с пленумом Моссовета 15–17 октября 1920 года. Это был первый случай, когда центральная власть в Москве рискнула собрать крестьянских вожаков для обсуждения вопросов аграрной политики. Как очевидно из стенограммы, эксперимент для большевиков оказался явно неудачным. Возбужденные крестьяне много шумели, кричали: «Долой!» — в ответ на речи московских продовольственников. Показательно, что во время выступления самого Ленина в зале не чувствовалось привычного благоговения. Речь вождя неоднократно прерывалась шумом и ироническими выкриками типа: «Давай, давай!»
В выступлениях самих делегатов звучало несколько наиболее волнующих крестьян вопросов. Во-первых, вопрос о земле. Было заявлено, что революция крестьянам земли не дала, всю поделенную землю помещичьих имений крестьяне вынуждены были вернуть совхозам, причем землю наиболее плодородную, которая вскоре пришла в запустение[282]. Еще более бурные выступления завертелись вокруг Советской власти и ее продовольственной политики, Здесь крестьянские рассуждения полностью потекли в древнем русле: царь-де хорош, чиновники плохи. Единодушно (Высказывались, что крестьяне в принципе за Советскую власть, но против советских работников, проводящих негодную политику. Прозвучали затаенные угрозы; «Если вы не измените вашей политики, то у нас все время будут фронты»[283]. «Если к мирным жителям будете слать отряды, то Врангеля не победить, а если и побьем; то вырастут еще десятки»[284]. Завершилось совещание на грустной ноте; Отказы президиума проголосовать резолюцию по продовольственному вопросу и угрозы крестьянам сопровождались криками: «Над нами насмехаются», «Все расскажем в деревне», «Собрали неизвестно для чего» и т. п. 17 октября председатель Смидович констатировал, что 2/3 собрания разошлось и оно было тихо закрыто. После крушения кампании по созданию крестьянских союзов, попыток договориться через Советы о смягчении большевистской политики в деревне мирных путей для защиты своих интересов у крестьян уже не осталось. Осень 1920 года ознаменовалась началом массовых крестьянских волнений, вооруженных восстаний и повсеместным усилением политического бандитизма. Судя по информационным сводкам ВЧК, политический бандитизм стал основной формой крестьянского повстанческого движения на заключительном этапе военного коммунизма. Нет возможности в нескольких словах воскресить все богатство этой всероссийской бунтарской мозаики. Здесь каждая губерния могла предложить что-то свое оригинальное. Так, осенью 1920 года в районе Златоуста бродила крупная банда, в тысячу всадников под лозунгом: «Долой Троцкого, да здравствует Ленин и Учредительное собрание!» Должно быть, Ленин, читая эту информацию, был очень благодарен за столь своевременную поддержку на местах в профсоюзной дискуссии против Троцкого[285].