Читать интересную книгу Побежденный - Питер Устинов

Виа дель Аспромонте оказалась не в мрачных кварталах за Тибром, как ожидал Ганс, а в центре оживленного делового района, в нескольких шагах от безобразного Алтаря Нации с белой колоннадой, известного туристам как «Свадебный торт».

Извилистая улица пролегала среди беспорядочно расположенных домов. Пятнадцатый номер представлял собой типично римский парадокс, сверхсовременное, залитое неоновым светом учреждение, грубо встроенное в крыло guattrocento palazzo[59], часть стен которого в свою очередь состояла из замшелых камней какой-то явно дохристианской постройки. Поначалу Ганс усомнился, что адрес верен. Он взбирался по стольким винтовым лестницам, что, естественно, взирал с каким-то недоверием на эту режущую глаз современность. Но потом одумался.

Учреждение представляло собой пароходство, именуемое «Компания Монтес и Майер», в испанское название входила немецкая фамилия. Как ни странно, в окне были плакаты с рекламами путешествий, а среди них большая модель пассажирского парохода и маленькая — сухогруза. Ганс пригляделся к ним. Прекрасное белое пассажирское судно, блестящая игрушка, напомнило Гансу о детстве. Видимо, от него пахло лаком. Ганс присел, чтобы разглядеть его с близкого расстояния. Мастер вставил настоящие стекла даже в самые труднодоступные иллюминаторы, система тонких канатов была точной до мельчайших деталей. Масштабу соответствовали даже палубные доски. Ганс взглянул на нос. Судно представляло собой пароход «Президент Падилья Лопес» из Буэнос-Айреса.

Он поглядел на грузовое судно. Далеко не столь красивое, однако более проникнутое морским духом, более романтичное. Высокая дымовая труба с яркими красными и желтыми полосами обладала несколько трогательным достоинством знаменитости, тягостно переживающей отход от дел. Этой трубе было позволительно брюзжать, бросать укоры современным приземистым, скромным трубам; она была почтенного возраста, обладала авторитетом. Судно было приписано к Барселоне и называлось «Фернандо По».

Внезапно Ганс поднял взгляд и увидел, что из глубины помещения на него устремлены светло-голубые глаза. Ошибки не было. Ганс вошел внутрь. Тот человек молча глядел на него. Из-за портьеры появился невысокий смуглый помощник и спросил Ганса, нужно ли ему что-нибудь. Ганс ответил на своем курьезном итальянском, хотя по акценту понял, что смуглый тоже иностранец.

— Я приехал от синьора Мюллера из Специи. Смуглый пристально поглядел на него.

— От синьора Мюллера? Как он поживает?

— Сейчас он в Ливорно, у синьора Зандбека. Смуглый глянул на молчаливого зрителя, тот открыл дверь и, не сказав ни слова, жестом пригласил в нее Ганса. Смуглый скрылся за портьерой.

Ганс с голубоглазым поднялись на второй этаж и вошли в изящно обставленную приемную.

— Я узнаю, сможет ли он вас принять, — сказал голубоглазый по-немецки.

— Кто?

Голубоглазый улыбнулся и вышел. Оставшись в одиночестве, Ганс оглядел комнату. Она была непритязательной, однако весьма уютной. Свет был рассеянным. На первый взгляд она выглядела идеальной приемной для приличной компании с твердым финансовым положением, однако Гансу показалось, что в ней есть нечто неблаговидное или непонятное. Вся обстановка создавала впечатление, будто служила для сокрытия чего-то. Однако задуматься над этим Ганс не успел, потому что голубоглазый вернулся и сказал:

— Следуйте за мной.

Дверь в соседнюю комнату была распахнута, и Ганс оказался перед человеком, сразу же произведшем на него сильное впечатление. Рослым, плечистым, с преждевременно поседевшими, романтически зачесанными назад по бокам головы волосами. Кожа его была почти дочерна загорелой, ясные серые глаза с гипнотической пристальностью холодно смотрели из поразительно глубоких глазниц. Он являл собой сочетание очень резких контрастов. Нос его был острым, как бритва, губы тонкими, как шнурки, черты лица четкими, зловещими. Даже при частых улыбках он не утрачивал сходства с встревоженным буревестником, говорящего о предприимчивости и способности на отчаянную смелость. Эта внешность придала бы благородства суровым, алчным рыцарям Тевтонского ордена, поскольку в ней сквозило какое-то высокопарное величие. Она выражала сущность Германии в ее самом воинственном, непоколебимом, древнем виде.

— Фамилий у нас здесь нет, — сказал этот человек с невеселой, зловещей улыбкой, — так что называйте меня Эрхардт и придумайте фамилию для себя.

— Моя фамилия…

— Я не хочу слышать ее. Присаживайтесь. Оба сели.

— Ну, придумали фамилию? — спросил Эрхардт.

— Девичья фамилия моей матери…

— Не нужно ничего сложного. Что-нибудь попроще. Не привлекающее внимания.

Ганс засмеялся.

— Шмидт.

— Шмидт у нас уже есть.

— Шнайдер. Он уплыл.

— Вот как? Хорошо. Да, вы можете стать новым Шнайдером, но мы стараемся не дублировать фамилии. Лучше придумать что-то совершенно новое.

— Гансен, — предложил Ганс.

— Да. Да. Гансена, по-моему, в списках у нас нет. Отдает датским. Да, очень пикантно. Хорошо. Отлично. Итак, Гансен, есть у вас какие-то новости?

— В Специи у нас вышла неприятность. Мюллеру пришлось скрыться, сейчас он у Зандбека в Ливорно.

— Какая неприятность?

— Боюсь, тут есть моя вина.

— Кто виноват, меня не интересует. Что произошло?

— Не появился Шуберт.

Эрхардт, не выказывая никаких эмоций, задумался.

— Стало быть, не появился, — произнес он. — Его почти наверняка схватили. Если все-таки нет, да поможет ему Бог.

— Шнайдер потерял из-за этого голову. Нам пришлось нелегко.

— Сплавили его, слава Богу, — улыбнулся Эрхардт, закурил трубку и сказал: — Теперь я объясню вам, что мы делаем, и в общих чертах — как. Кстати, почему вы мигаете?

Ганс покраснел.

— Россия.

Эрхардт понимающе кивнул. Он мог задавать самые нескромные вопросы с целеустремленностью врача. Они представляли для него не обороты речи, которыми нужно пользоваться тактично, а самый верный и быстрый способ получить ответы.

— Наша работа — вывозить немцев из Италии…

— Но я не хочу уезжать…

— Минутку, минутку. Я тоже. — Эрхардт засмеялся. — Это лишь часть нашей работы. Есть люди, желающие уехать в Аргентину или в Центральную Америку. Страны наподобие Гватемалы очень нуждаются в немецких техниках. Американцев там не любят. Вынужденная близость привела к логическому концу. К тому же во всех латиноамериканских странах живет много немцев. Это очень удобно. Я связался с компанией «Монтес и Майер», представителей которой близко знал в Гамбурге еще до войны, и предложил им соглашение, по которому собираю немцев и отправляю в Латинскую Америку, когда для них находится работа, а они потом выплачивают процент от заработка в отделение компании в Буэнос-Айресе, Монтевидео или где бы ни оказались. Я получаю здесь жалованье и плюс переменные проценты в зависимости от квалификации людей, которых отправляю туда. Вы хмуритесь? Почему?

Ганс ответил с легким раздражением:

— Мне это напоминает торговлю живым товаром. Эрхардт рассмеялся.

— Пожалуй. Но задумайтесь на минутку об альтернативе. Какое будущее ждало бы Шнайдера в Германии? Человек не особенно образованный, не особенно умный, в сущности глуповатый. Вермахт обучил его ремонтировать сложнейшие танковые моторы, и теперь ему предоставляют работу техника в одном из крупнейших гаражей Парагвая. Он будет получать вдвое больше, чем в Германии, где таких людей сколько угодно. Даже если всю жизнь станет отдавать десять процентов от заработка, разве там он будет не лучше обеспечен, чем в Европе?

— А что, если он откажется платить, когда очутится там, в безопасности?

Эрхардт пожал плечами.

— Ни у кого из нас нет ни паспортов, ни других документов. Приходится полагаться на наших благодетелей. При деньгах наших друзей возможно все, но если мы окажемся непослушными… понимаете?

— Однако с течением времени… Эрхардт засмеялся снова.

— Я не считаю, что такое положение дел будет длиться вечно. Но пока нас не начнут обхаживать и Запад и Восток — то есть покуда лицемерие вынужденной ненависти войны не сменится лицемерием вынужденного дружелюбия мира — нам придется изворачиваться.

— Почему вы говорите мне все это?

Лицо Эрхардта приняло жестокое выражение.

— Потому что хочу, чтобы моя деятельность была понятна. Я тружусь на благо немецких солдат и лишь постольку-поскольку зарабатываю на жизнь. Работаю тайно, но лишь от итальянских властей. Здесь все делается открыто.

Ганс поднялся и подошел к окну. Эрхардт посмотрел на него и негромко спросил:

— Пока что удовлетворены? Ганс обернулся.

— Спрашиваю просто из любопытства: какова будет ваша реакция, если я скажу, что не желаю участвовать в этом?

— Вы намерены сказать так?