сей счёт. Симптомов сотрясения не наблюдаю. Но надо как-то пресечь её трындёж.
— Повернись лучше задом, — попросил я, — посмотрю, что за наручники тут в моде.
Наручники оказались гуманные, но крепкие и с электронным замком. Такие шпилькой не откроешь, даже будь у меня шпилька и свободные руки к ней. Скажу честно — я и обычные-то шпилькой не открою. Вообще чёрта с два их шпилькой откроешь, если это не в кино.
Уселись обратно. Я пригрелся и начал уже задрёмывать, но Алька опять завозилась.
— Чего тебе не сидится, егоза? — спросил я недовольно.
— Писать хочу!
— Терпи.
— Не могу больше!
— Писай в штаны. Только отодвинься сначала.
— Не могу в штаны!
— А чего там мочь-то? — удивился я. — Дело нехитрое.
— Когда я была маленькая, нас в детдоме за намоченные штаны выставляли голыми в коридор. Я один раз не дотерпела — и стояла так. Все смеялись, показывали пальцами и кричали: «Фу, обоссака!». Я ужасно плакала и думала, что умру.
— Да, педагогика у вас не самая прогрессивная, согласен. Но ты уже не маленькая, и это не детдом. Твои мокрые штаны будут на совести тех, кто нас тут держит. Кстати, от этого ещё никто не умирал.
— Все равно не могу.
— Тогда терпи дальше. Вариантов, сама понимаешь, немного. Только постарайся не ёрзать.
Но она все равно ёрзала, конечно. Уснёшь тут, как же. Я бы налил в штаны без колебаний, но меня пока, слава богу, не подпирает.
Хватило её минут на десять.
— Михл, вы не могли бы, ну… Расстегнуть мне штаны?
— Сортира тут нет.
— Я отойду в угол, а вы отвернётесь. Лучше так, чем в мокрых штанах.
— Пожалуй, — согласился я. — Давай попробуем.
Она в брюках, довольно узких, ширинка на пуговицах. Расстёгивать её на ощупь, руками, скованными за спиной, — тот ещё тактильный квест. Но справился.
— Отвернитесь!
Я и не поворачивался, так что только плечами пожал, слушая сопение и возню за спиной.
— Чёрт! Чёрт! Чёрт!
— Что такое?
— Не могу стянуть штаны! Руки за спиной! Не получается! Они узкие!
Сделал полшага назад, зацепил пальцами пояс брюк, присел, стягивая вниз, к коленям.
— Так лучше?
— Ещё трусы, пожалуйста.
Повторил фокус с трусами, с трудом нащупав узкую резинку и стараясь не нащупать ничего лишнего.
— Простите, мне очень неловко.
— Ничего, — сказал я, — те, кто за нами сейчас наблюдают, уже наверняка описались. От смеха.
— Вы думаете, на нас смотрят? — переполошилась она. — Я так не могу…
Вот кто меня за язык дёрнул?
— Слушай, ты уже стоишь в спущенных штанах, что тебе терять? — заметил я философски. — Иди уже, сливай балласт.
За спиной зажурчало. Природа всегда своё возьмёт.
— Чёрт! Чёрт! Чёрт! Ну что за гадство, а?
— Что ещё?
— Я присела и не могу встать теперь! О боже, я сейчас плюхнусь в собственную лужу!
Я плюнул на приличия и повернулся — девушка, присев в углу, завалилась назад, к стене и теперь ёрзала, пытаясь встать без помощи скованных сзади рук. Получалось плохо, точнее никак. Пришлось подойти, развернуться, ухватить пальцами за блузку, придать наклон вперёд — только тогда смогла.
Надела штаны уже сама, я только ширинку застегнул.
— Мне ужасно неловко и невыносимо стыдно, простите. Я, правда, не могу в штаны.
— Обращайся.
— Надеюсь, больше никогда в жизни.
В помещении теперь пахнет понятно чем, но тут уж ничего не поделаешь. Хоть не по большому ей приспичило, вот это был бы действительно цирк.
Уселись обратно, стараясь не смотреть в осквернённый угол.
— Я вам тоже помогу, если придётся, — отважно заявила Алиана.
— Учту, — коротко ответил я.
— Вы думаете, за нами подсматривают?
— Почему «подсматривают»? Просто наблюдают. Фиксируют реакцию на обстановку, уровень нервозности, ищут слабые места в психике. Если нас собираются допрашивать, то это обычный приём. Ну, один из, — поправился я. — Есть разные методики допросов.
— Вы много об этом знаете, — заметила Алька.
— Жизненный опыт. Единственное преимущество возраста. Не завидуй — всё остальное недостатки.
— А сколько вам лет, Михл?
— А ты как думаешь?
— Тридцать?
— А если не кокетничать?
— Ну… Не знаю. Сорок? Сорок пять?
— Пятьдесят пять.
— Да ладно? — не поверила девушка. — Родлу пятьдесят один, и он по сравнению с вами старик. Противный и толстый, с проблемами… Ну, в общем, в постели. А вы со Змеямбой… — Я прям спиной почувствовал, что она краснеет. — Простите, было слышно. Ну, тогда, в мотеле.
— Здоровый образ жизни.
— Правда?
— Нет. Чёрта с два он здоровый. Просто однажды я был тяжело ранен, и Зме дала мне одно лекарство… Точнее, не лекарство. Помнишь, я говорил, что есть самодельный ихор?
— Да, — кивнула она. — «Вещество»?
— Именно. Я получил небольшую дозу, в большом разведении, но это спасло мне жизнь и задержало старение лет на десять. К сожалению, временный эффект. Однажды я получу своё сполна.
— А вы бы хотели… Ну, полную дозу? Чтобы снова молодой — и навсегда?
— Знаешь, наверное нет.
— Но почему!
Она аж подскочила, несмотря на то, что руки скованы.
— Мне не для кого и не для чего жить. Даже то немногое, что мне осталось. А уж «навсегда» — это вообще слишком долго.
— А я бы всё за это отдала! — горячо заявила девушка. — Вот вообще всё! Быть всегда молодой! Просто всегда быть!
— В твоём возрасте я бы думал так же, — кивнул я.
Когда тебе семнадцать, то кажется, что от жизни невозможно устать.
— Простите, что спрашиваю, вы же вдовец? Ваша жена умерла?
— Да, два года назад.
— Вы её любили?
Кто о чем, а девочки всегда про любовь.
— Очень.
— Вы не смогли её спасти?
— Я не всесилен. И я опоздал.
— Вот почему вы говорите, что вам не для кого жить… А почему не хотите начать новые отношения? Найти новую любовь?
Ох уж мне эта девичья романтика…
— Очень сложно сойтись с кем-то, если ты не молод.
— Почему?
— Пластичность утрачена. Отношения — это как притирание двух жерновов. Они трутся, летит пыль, и, если повезло, образуется