Читать интересную книгу Любовь напротив - Серж Резвани

И я добавил, глядя прямо в глаза сначала Алекс, а потом Шаму:

— Жаль, что мы не в Голливуде, так как разумным людям вроде нас не оставалось бы ничего другого, кроме как нарушать их кодекс…

После чего между нами воцарилось восхитительное молчание, пропитанное замешательством и смущением.

В один из знойных вечеров, устроившись на их кровати, я зачитывал им выдержки из голливудского кодекса благопристойности. Алекс слушала меня и смеялась — как раз полуголая и, можно сказать, на расстоянии вытянутой руки; Шам тоже был почти голый, если не считать махрового полотенца, обернутого вокруг бедер, тогда как я был одет в белую рубашку, распахнутую на мокрой от пота груди, и ослепительной белизны льняные брюки. Я чувствовал, как во мне нарастает возбуждение — мысленно я находился в состоянии эрекции оттого, что вижу их обоих перед собой почти голыми на смятой постели в обстановке, невероятно напоминающей бордельную групповуху. Да, в те годы мы выражались без обиняков, и в глубине души я наслаждался теми знойными днями, когда температура под крышами Парижа зашкаливала за сорок градусов!

Все это происходило накануне нашего отъезда в Синеситту. Пока «Бьюик» проходил техосмотр у механиков, Мариетта сидела дома со своей костюмершей и лично «укладывала наш багаж», тогда как считанные вещи Алекс и Шама уже были подготовлены и стопочкой лежали на стуле. Мы были молоды, веселы и жизнерадостны, несмотря на жару, которая доводила нас до изнеможения.

— Вот будет здорово почувствовать, как ветер треплет волосы! — мечтательно произнесла Алекс, предвкушая завтрашний отъезд.

Мне очень понравилось то, как она говорила о нашем ближайшем будущем…

И действительно, ветра в волосах Алекс было много, потому что я ехал практически по пустым дорогам, не убирая ноги с педали газа. Мариетта сидела рядом со мной и, обернувшись назад, перебрасывалась шутками с нашей неразлучной парочкой. Алекс полулежала на широком заднем сиденье, положив голову на грудь Шама, который уютно устроился в правом углу салона и со смехом отвечал на подначки Мариетты. Со своей стороны я не скрывал, что для меня эта поездка в Рим была лишь предлогом для того, чтобы в некотором смысле взять их под свой круглосуточный контроль — в особенности Алекс. Я совершенно открыто поправил зеркало заднего вида таким образом, чтобы постоянно видеть ее, но она упорно не хотела встречаться со мной взглядами. Было просто восхитительно видеть перед собой залитую солнцем дорогу и отражение ее лица, которое постоянно находилось в моем поле зрения. Стоило ей сдвинуться в сторону, как я тут же поправлял положение зеркала, при этом захватывая иногда лицо Шама, по ироничному выражению которого я понимал, что для него не осталась незамеченной моя погоня за отражением Алекс. Я полагаю, она могла показаться ему ребячеством, этакой шалостью, тогда как на самом деле мы с Алекс прекрасно понимали истинный смысл и значение постоянной охоты за ее взглядом. Но мы делали вид, что не придаем этому никакого значения, особенно Алекс, которая очень естественно избегала моего взгляда в глубине зеркала, что укрепило меня в моих ложных выводах. Неужели ее все-таки волновала та настойчивость, с которой я стремился заглянуть ей в глаза? Как устоять перед постоянным преклонением, сдержанным и в то же время довольно докучливым? И вот, неужели мои труды оказались не напрасны? По правде говоря, я начинал этого опасаться… почти. За несколько дней до нашего отъезда, выходя от Алекс и Шама, я встретился в их коридоре с Мириам. Как всегда, она ступала на носках своих шпилек, чтобы не нарушать тишину стуком каблуков.

— Ну, как? — прошептала она с волнением и вожделением в голосе.

— Как? Прошлым вечером я добился от нее согласия…

— Она согласилась? Я тебе не верю…

— Согласия расстаться с Шамом…

— Расстаться? Что значит расстаться? Я тебя не понимаю.

— Я уговорил ее оставить Шама одного и поехать со мной на машине. Мне было необходимо, чтобы все видели меня с ней на съемочной площадке, где Мари снималась в последних монтажных эпизодах фильма.

— Чтобы люди видели, как вы вдвоем приехали в твоей машине! И ты говоришь, что она, якобы, согласилась… Что она не против того, чтобы твоя жена думала, будто вы с ней переспали? — Мириам подчеркнуто говорила со мной на «ты», и мне это было неприятно.

— Да, согласилась остаться со мной наедине в моей спальне на колесах, чтобы довести мою жену до белого каления. Именно так.

— Алекс меня удивляет… Ну, и что же дальше?

— А дальше… я вам ничего не скажу.

Она продолжала настаивать и я, словно уступая ее напору, исхитрился сформировать у нее ложное представление о сложившейся ситуации. Я не мог признаться ей в своем поражении, особенно если учесть, что Алекс, по сути дела, была в моих руках в уютном салоне «Бьюика». И, как я это было уже не раз, — несмотря на некоторую раздраженность, вызванную намеками на Алекс, — я не отказал себе в удовольствии подвезти Мириам домой, где мне представился случай убедиться, что, несмотря на жару, она все так же была затянута в корсет и не изменила своему пристрастию к дорогому нижнему белью. На этот раз мне удалось только освободить ее груди, все такие же красивые и белые, из плена жестких чашечек лифа. Чтобы доставить ей удовольствие и насладиться самому, я вошел в нее — не рискнув раздевать, чтобы не запутаться в бесчисленных крючочках и застежках, через хитрые прорехи в кружевной пене. Кроме того, прежде чем выехать из Парижа я навестил Джульетту, чтобы рассчитаться со своими, так сказать, долгами: с ее любезного позволения я имел возможность наблюдать за интимной жизнью моих друзей, оставаясь при этом незамеченным.

Но на этот раз, благодаря поездке в Синеситту, они были у меня в руках. Мне наконец-то удалось вытащить их из мансарды. Невозможно передать то ликование, которое я испытывал, зная, что теперь они наши… Да, наши, потому что по бурной радости Мариетты было видно, насколько глубоко она погрузилась в мою игру. Сегодня это уже стало клише — особенно в кино — и я с улыбкой описываю наш отъезд на юг на большой американской машине. Давайте перенесемся в пятидесятые годы и, освежив память воспоминаниями, представим себе сверкающий хромом огромный легковой автомобиль, уносящий на юг две молодые пары — веселые, красивые и беззаботные. В то время юг мало кого привлекал, разве что артистов да толстосумов. С деньгами у нас проблем не предвиделось, ибо Мариетте жадность была несвойственна. Наоборот, она любила сорить деньгами и, смеясь, говорила: «Пусть вернутся, когда их будет не хватать». Это расточительство говорило о ее удивительной уверенности в себе и своем успехе, которую даже мне не удавалось поколебать своим постоянными насмешками и ироническими замечаниями. Перед отъездом из Парижа она подписала весьма солидный контракт на участие в совместном франко-итальянском проекте, и теперь мы мчались на предстоящие съемки, наслаждаясь атмосферой веселья и беспечности. Выжимая из «Бьюика» все, на что он был способен, я старался поддерживать в салоне неощутимую ауру эротизма, пропитанную очевидным намеком на распутство, к которому склоняла каждая деталь роскошного автомобиля, и почти навязчивыми напоминаниями — специально для Алекс о различных неприличных историях, в которых были замешаны мужчины и женщины, известные в Голливуде своей скандальной репутацией. В то время шоссе, ведущих на юг, еще не существовало, и мы ехали по узким и пустынным дорогам, минуя леса, деревни, небольшие городки; и даже в городах довольно крупных наша открытая машина производила настоящий фурор. Мы проносились по сельской Франции, оставляя за собой отзвуки задорного смеха и немного скандальный, хоть и совершенно пристойный, образ двух молодых женщин с развевающимися на ветру длинными волосами, сидящих в обнимку с такими же молодыми мужчинами в сверкающей хромом и полировкой роскошной синей машине, каких здесь — в местах, названных позже «французской глубинкой», — не видывали со времен войны.

Продолжая искать в зеркале заднего вида глаза Алекс, я рассказывал о «зажигательной рыжей» — так звали в Голливуде Морин О’Хара[56], которая достигала настоящего оргазма только тогда, когда знала, что в это время ее могут увидеть посторонние. Однажды ее застали врасплох билетерши «Грауманз» — одного из крупнейших голливудских кинотеатров: лучи их фонариков высветили актрису в тот момент, когда она трахалась с каким-то южноамериканцем. Морин, как ни в чем не бывало, довела дело до конца и испила до дна чашу своего наслаждения после чего, позаимствовав у одной из билетерш фонарик, принялась искать между сиденьями бриллиантовую запонку, которая потерялась во время любовных утех. Наконец, спокойно приведя в порядок юбку и блузку, звезда удалилась с презрительной улыбкой на губах, даже не удостоив взглядом толпу ошеломленных зрителей. За этим последовали жалоба управляющего кинотеатра и судебное разбирательство. Скандальную сцену воспроизвели в суде, но в отсутствие Морин, которую нигде не могли найти. Поскольку судья Уокер, через руки которого проходили все скандальные дела Голливуда, пожелал составить себе представление о положении, в котором находилась актриса, — по словам билетерш, она лежала на трех сиденьях — сцену воспроизвели прямо в зале суда. Управляющий «Грауманз» с радостью согласился взять на себя роль южноамериканца, а молодая и хорошенькая журналистка из мелкой газетенки «Конфиденшиал»- принять непристойную позу, в которой застукали звезду. Перед присяжными поставили три кресла, на которые, задрав юбку и распахнув на груди блузку, улеглась журналистка и непринужденно подняла вверх разведенные в стороны ноги. Управляющий также занял положенное ему место. Но на этом дело не закончилось! Присяжные хотели знать больше. Это были шесть пожилых дам, безупречных с точки зрения американского целомудрия. Они сочли необходимым немедленно отправиться в кинотеатр, на место «преступления». Старые дуры буквально обнюхали три кресла в тридцать пятом ряду, но не нашли ни малейшего следа совершенного здесь ужасного акта… И вдруг сенсация! На второй день процесса в суде появляется Морин О'Хара, потрясая подделанным паспортом, из отметок в котором следует, что в момент совершения инкриминируемых ей действий она находилась в Испании в компании с подругой-монахиней. И хоть весь зал под присягой показал, что она была в «Грауманз», Морин упорно стояла на своем. Суд вынес решение допросить ее и монашку с использованием детектора лжи, и прибор дал однозначный ответ: красотка О’Хара и монахиня бессовестно лгут… Признаюсь, я испытывал огромное удовольствие, описывая эти комические эпизоды, которые вызывали у нас гомерический хохот. Мне нравилось наблюдать в зеркале за Алекс, восхитительно темпераментной, радостно смеющейся и такой красивой в вихре длинных рыжевато-золотых волос. Я испытывал дружескую ревность и умиротворенность, глядя, как Шам пытается отвести в сторону живую, трепещущую на ветру шевелюру, которая постоянно закрывала ему глаза и попадала в рот, потому что Алекс как всегда влюбленно опиралась на своего художника, прижавшись спиной к его груди. Сидящая рядом со мной Мариетта, похоже, тоже была очарована этим зрелищем, и когда теплые летние сумерки стали сгущаться над чисто французским сельским пейзажем, я почувствовал, как ее рука легла на мое бедро и поползла к средоточию моих желаний, словно для того, чтобы настроить нас на ту же чувственную волну.