Вот же гад, он явно спародировал мою обычную концовку: "Успехов!". Но я ему все равно благодарен, как никто другой, он умело обнажает мое дерьмецо, а как можно обижаться на правду, даже если она несколько утрирована. Это все равно, что обижаться на то, что я мужчина или что я русский. Глупо конечно. Да и обижаться только эго может. Нет, баловать свое эго индульгированием я не собираюсь. Молодец Фимка, давай еще круче меня пародируй и вытаскивай мое дерьмо наружу… Но сказать это я ему не успел, он куда-то уже свалил, и так незаметно, что я опять засомневался, а говорил ли я с ним, или все мне просто показалось.
Я сидел у горного ручья, протекавшего за железнодорожной станцией и тщетно пытался успокоиться.
— И зачем я доверил своей племяннице нести Фимку! Ведь предупреждал же ее, что он чует возвращение домой и может сбежать, — сокрушался я. — Вот сколько еще его можно искать!
Прошло уже более трех часов, как я отправил всех на последней электричке, а сам остался разыскивать сбежавшего Фимку. Я безрезультатно облазил все кушури в том направлении, куда он чесанул, лишь учуяв на мгновение ослабевшее внимание. Я уже потерял всякую надежду найти его, и тем более добраться сегодня домой. Даже если я каким-то чудом сяду на проходящий поезд, в город я попаду уже поздно, когда к нам уже никакой транспорт не ходит. Придется мне здесь до завтра куковать. А так хорошо было, поход удался, и ночевка на вершине горы, и дольмены посетили, и в горной речке накупались, и очанки насобирали, и ажины наелись, а какой компот из кизила с дичкой да на местных травах получился… Нет, стоило сюда ехать, жаль только, что на машине сюда добираться очень сложно, приходится крюк давать в лишнюю сотню километров да по щебенке с достаточно сложными перевалами, потому и выбрана была электричка. Хотя, кто его знает, было бы легко сюда добраться, так уже давно бы люди все изгадили.
Приняв как факт, что придется мне задержаться еще на сутки, я успокоился и стал обдумывать план предстоящей ночевки.
Отсутствие палатки и спальника меня не смущали, мой рюкзак уехал вместе со всеми на электричке. Я пытался перебрать в памяти все, что поможет мне спастись от ночных комаров. Размышления о предстоящей ночевке меня успокоили, и пока окончательно не стемнело, решил поискать подходящее место.
Пройдя немного вдоль ручья, я увидел пожилого человека, пытавшегося что-то разглядеть между корнями здоровенных чинар, подмытых в паводки ручьем. Его собака лаяла и прыгала возле своего хозяина, явно заинтригованная той же находкой.
— Да зверюшка какая-то под коряги забилась, — отреагировал на мое присутствие мужчина. — Полкан ее унюхал и уходить не хочет.
Я заглянул под корягу. В ущелье уже было довольно темно, и толком рассмотреть что-либо под корягой было проблематично. Все, что увидел я
— это два светящихся глаза. Они смотрели на меня с таким невозмутимым спокойствием, что я без всякой тени сомнения засунул туда руку и выволок Фимку.
— Ах ты, зараза…
Пока нес его к станции, я высказал ему все, что о нем думаю, и о том, как осложнил его поступок мою жизнь. Он лишь в самом начале моего монолога недовольно фыркнул, словно огрызнулся, а затем вновь успокоился, невозмутимо выслушивая мои наезды. Буквально через считанные минуты мы уже плавно покачивались в вагоне пассажирского поезда, тормознувшего на одну минуту на крохотной станции.
— Твое счастье, что мы попали в поезд, — ворчал я, — а то, не знаю, что бы с тобой сделал.
— Твое счастье, что ты хоть и ругал меня, а все же сам был полностью устремлен на станцию, — вдруг парировал он. — А иначе мы бы точно не ехали сейчас.
— Ну да, конечно, умник выискался, — продолжал ворчать я. — И пьяному ежу ясно, что если бы я тебя нашел минутой позже, то поезд бы сделал нам тю-тю, спасибо Полкану.
— Полкан здесь ни при чем, — невозмутимо ответил Фимка. — Это ты смирился, а потому и меня нашел. Если бы до сих пор психовал, то сейчас ютился бы где-нибудь у речки под чинарами.
Я мысленно восстановил события. Действительно, мне удалось успокоиться, вспомнив о прелестях завершенного похода, и полностью переключиться, решая проблему ночевки, именно тогда Фимка вдруг сам нашелся.
— Так ты что, засранец, мне специально очередной урок преподносил? Типа, решу я его, так дома ночевать буду, а не решу — так комаров кормить. Так что ли?
— Вот еще, делать мне больше нечего, я же тебе раньше рассказывал, что учить может только та Сила, которая управляет всем и всеми, да и урок еще не кончился, мы еще не дома.
— Не хитри Фимка, ты что, свой побег хочешь свалить на проявление Духа? Он что, тебе на ухо нашептал как, когда и куда бежать? — Съерничал я, а сам слегка испугался, — мы действительно еще не дома.
— Никто мне не шептал, я сбежал, потому, что хотел сбежать, мне нравится быть в горах, вот и все.
— Фим, а если тебе будет трудно еду доставать, холодно станет, что будешь делать?
— В деревню к людям пойду, но все равно это почти на природе.
— Да кто в деревне твою мудрость оценит? — Сказал я, чувствуя поднимающуюся ревность.
— А мне достаточно быть только тем, кто я есть, — с безразличием сказал Фимка, — тем более, что я не думаю, что в деревнях много персов. Мне там и говорить ничего не придется, и так парным молоком да домашней сметанкой кормить будут.
— Фим, а как же Ксюша? — Напомнил я ему о своей любимой, он всегда относился к ней с такой любовью, и даже имя ее он произносил более растянуто словно смакуя каждый звук, словно сам растворялся в умилении
— К-С-Ю-Ш-Ш-А-А. — Ты готов поменять ее на кого-то другого?
— Да никого я не меняю. И не путай любовь с привязанностью и вообще, ты сейчас больше думаешь о себе, а не о ней. Ты думаешь о том, как тебе сохранить такую диковинность — говорящего кота, а вовсе не обо мне или Ксюше. Так, что я все равно сбегу.
Хорошо, что в вагоне было темно и Фимка не мог видеть, как я покраснел. Он как всегда был прав.
— Фим, но ведь Ксюша тоже тебя любит…
— Если она действительно любит меня, то только обрадуется, что я достиг того, к чему так стремился. Ну а если у нее любовь к себе, а не ко мне, или просто привязанность, то и говорить нет смысла.
Во мне боролись противоречивые чувства. С одной стороны я уже готов был отпустить кота на все четыре стороны, а с другой — никак не хотел с ним расставаться.
— Фим, ну не могу я себе позволить всеми днями в горах шататься, я и сам был бы рад, да все же иногда и деньги нужно зарабатывать, мы и так тебя всегда берем с собой.
— Ладно не упрашивай, пока сбегать не буду.
— Пока, это сколько? — С надеждой спросил я.
— Пока Дух не позволит.
Пассажирский поезд двигался намного быстрее, чем идет электричка, к тому же моим товарищам пришлось терять время на пересадку с одной электрички на другую, а мне опять повезло с транспортом — подвернулась попутка, так что мы с Фимкой не намного позже их попали домой. Но все это осталось у меня как бы на втором плане. Всю дорогу я обдумывал разговор с Фимкой. Что-то во мне оборвалось, я вдруг почувствовал, что действительно могу потерять Фимку, а раньше почему-то такая простая мысль не приходила в голову.
Мне показалось, что если он сейчас решит уйти, то я его держать не стану. Хоть и люблю его по-своему, и понимаю его речи только я, но что-то во мне не хотело сопротивляться его решению уйти. Я вдруг понял, что каждый сам должен выбирать свой путь и мешать в этом никому нельзя.
— Фим, — сказал я, уже добравшись с ним домой, — ты если серьезно решишь уйти, то просто скажи мне об этом, я препятствовать не буду.
Он посмотрел на меня своими круглыми глазами, в них была такая пустота, что я вновь усомнился, а может ли он вообще говорить и не блажь ли это моего воспаленного мозга? Словно желая смягчить ситуацию, он шаркнулся своей щекой о мою руку. Затем спрыгнул на пол и привычно поплелся на кухню.
Отпущение
Он, злобно ухмыляясь, приставил нож к моему горлу. Единственное, что я мог сделать, так это слегка сдвинуть свою голову, подставляя и без того беззащитную шею. Мои руки были крепко связаны за деревом, а израненная спина прижата к грубой коре настолько, что я не имел возможности упасть. Стекающая с головы вода, которой он, вероятно, приводил меня в чувства, заливала глаза и мешала его хорошо разглядеть. Я вспомнил, что это длится уже давно: уже не в первый раз прихожу в сознание… Вместе с памятью вернулась и боль, растекаясь по всему телу.
— Боже, — подумал я, — да есть ли у меня хоть что-то, что еще не болело бы?!
— Не переживай, — словно услышав мои страдания, с сарказмом усмехнулся он. — Сейчас я тебя наконец-то убью, хоть и не хочу о тебя марать свой ножик, — продолжил он с сильным акцентом. — Ты этого не достоин. Я убью тебя этим…