Читать интересную книгу Флавиан. Восхождение - Протоиерей Александр Торик

— Отец Димитрий! Это вы? — воскликнул Игорь. — А где же вершина, далеко еще?

— Нет, вот она, за этим камнем! — Лао Ди, кротко улыбнувшись, показал пальцем куда-то себе за плечо. — Просто мы с Володей решили, что первым на нее должен взойти отец Флавиан! И ждали вас здесь.

Сил говорить уже не было. Игорь молча посторонился, пропуская вперед батюшку. Тот нетвердой походкой, повисая руками на гнущихся под его тяжестью палках, проковылял мимо отца Димитрия и пробужденного им Владимира и зашел за выступ скалы. Мы пошли за ним.

Перед нами, освещаемый неярким светом наших фонариков, возник фасад маленького здания, снаружи напоминающего сложенный из шлакоблоков гараж с крошечным окошком посередине. Перед ним была невысокая, по пояс, стенка, сложенная кое-как из камней без раствора. Справа от постройки, вплотную примыкая к ней, возвышался известный по многочисленным фотографиям в публикациях об Афоне «русский крест» на крупном камне — самой высокой точке Афона. «Русский», потому что принесен и установлен был здесь в 1897 году шестью русскими монахами.

Мы осторожно обошли это строение слева по узкой, меньше метра в ширину, каменной дорожке, левее которой начинался падающий в бездонную пропасть обрыв. С обратной стороны здания, западной, был вход в виде простой дощатой, выкрашенной облупившейся синей краской двери с прибитой к ней толстой веткой, исполняющей роль дверной ручки. Справа от двери на стене строения, на высоте груди, был прикреплен мраморный крест, вырезанный в виде разного размера полусфер с темным каменным кружочком в середине.

Маленькая площадка перед входом была отгорожена с севера и запада двухметровой каменной стеной, на внутренней стороне западной стены висел небольшой, русский по форме колокол. Это и был, как мы поняли, храм Преображения Господня — Метаморфоза, храм, в котором, по пророчествам некоторых афонских старцев, будет совершена в антихристовы времена последняя на земле Божественная литургия.

Вся площадка перед входом в храм была наполнена лежащими на «пенках» и просто в спальных мешках паломниками, их было не меньше шести-семи человек. Наш Владимир немедленно расстелил свой спальник, из которого его заставило вылезти наше появление, на свободном месте, рядом с ним устроился в своем спальнике Эдуард. Игорь вытащил из рюкзака какое-то старое суконное одеяло и, завернувшись в него, пристроился между Владимиром и Эдуардом. У нас с Флавианом и у отца Димитрия спальников не было, мы решили войти в само здание храма.

Дверь, открывавшаяся внутрь, поддалась с трудом, за ней явно кто-то лежал, и мы его побеспокоили своим бесцеремонным вторжением. Но деваться нам было некуда: оставаться в промокшей от пота одежде на сильнейшем ветру было самоубийством, и мы пренебрегли политесом. В храме было темно и ничего не видно, пришлось включить один фонарик, направив его, чтобы никого не ослепить, в потолок.

Зрелище, представшее нашим глазам, было покиношному ирреальным.

Само помещение было общей площадью не более тридцати квадратных метров. В восточной части стоял простенький, неказистый иконостас, а вдоль северной и южной стен были устроены такие же простые стасидии грубой работы. Все пространство пола от иконостаса до двери, куда мы протиснулись, войдя внутрь, было устлано телами спящих — как в спальниках, так и просто на подстилках, укрытых куртками, покрывальцами, тряпками — паломников. Нам лечь уже просто было некуда.

Наше появление разбудило некоторых спящих. Высунув головы из спальных мешков, три человека обозрели наши жалкие фигуры, привалившиеся в изнеможении к западной стене. Затем переговорили о чем-то между собою шепотом, как мне показалось, на немецком языке, молча встали, взяли свои спальники с пола, освобождая нам свои места на полу, и, так же молча, ушли спать на улицу.

«Вот оно, христианство в действии», — последнее, что я успел подумать, проваливаясь в забытье между отцом Димитрием и Флавианом, вместе со мной рухнувшими на освободившийся пол.

Впрочем, спать нам пришлось недолго. Часа через три в окошке забрезжил рассвет, и на полу началось шевеленье. Кто-то начал вставать, выходить на улицу, возвращаться, понемногу пробудились и все остальные, включая нас. Народ повставал с пола, свернул рулончиками свои туристические подстилки-пенки и засунул их под стасидии.

Затем греческая часть паломников, а их оказалось большинство, начала молиться. Священника среди них не было. Греки, по виду самые простые рыбаки или крестьяне, невысокие, коренастые, с обветренными лицами и мозолистыми руками, молились просто и искренне. Прилепив на стоящий в углу у иконостаса убогий подсвечник несколько восковых свечей, они достали какие-то книжки, очевидно молитвословы, и начали петь молитвы.

Мне приходилось уже многократно слышать греческое «византийское» церковное пение, причем в исполнении лучших афонских монашеских хоров; Ватопедского «живьем» и Симонапетровского на аудиодиске, не считая богослужений, на которых мы успели побывать в других греческих обителях. Это пение прекрасно.

В эпоху моей юности, в период увлечения такими коллективами, как Deep purple, Led Zeppelin и Rainbow, я понял простую вещь. Хорошая песня та, которую ты можешь слушать и получать эстетическое удовольствие, даже не зная языка поющего и не вникая в смысл текста. Сама музыка и эмоции вокалиста либо цепляют тебя за душу, либо нет.

Впоследствии, когда вместо хард-рока, джаза и симфонической классики я начал слушать церковное пение и собирать записи понравившихся мне хоров, я обнаружил, что и здесь работает тот же принцип. Оказалось, что мне легче молиться под пение греков или даже православных арабов из Иорданской церкви, хотя я не разбирал там ни единого слова, чем под пение высокопрофессиональных отечественных церковных певчих с их разлюли-малинистым бортнянсковедельским репертуаром.

Правда, самыми любимыми записями были у меня подаренные Флавианом на кассетах, начала восьмидесятых годов, записи будничных служб Псково-Печорского и еще некоторых других русских монастырей. Такой искренней молитвенности малоискусных в «партесе» монахов-певчих я не слышал больше нигде и никогда.

И вот сейчас, стоя в углу в грубо сделанной стасидии Преображенского храма на вершине Святой горы, я вдруг снова услышал те непередаваемые искренние молитвенные интонации, зазвучавшие в «деревенском» пении простых греческих паломников. Словами этого не передать. Этого можно только сподобиться.

Мне повезло, я сподобился. Слава Богу! Помолившись с полчаса, греки собрали свои пожитки и, неуклюже раскланявшись на прощанье с нами, остающимися, покинули храм. Молиться начали немцы. Теперь я уже точно знал, что это немцы, поскольку их молитва шла на знакомом всему миру немецком языке.

Немцы были пожилые, высокие, подтянуто-спортивные, ухоженные, но без раздражающей холености. Их было трое. Верующие немецкие христиане прошедшей ночью без показухи, естественным движением души, показали нам, что такое христианство в действии, уступив обессиленным русским свое место в непродуваемом пространстве нагретого дыханием спящих храма.

Вероятно, о таких христианах говорил Христос в притче о Страшном суде: «Придите ко Мне возлюбленнии! Ибо, когда Я вошел к вам изможденным и обессиленным, вы уступили Мне свое место для отдыха...» Извиняюсь, наверное, я не совсем точно процитировал.

Немцы молились минут пятнадцать, затем деликатно отошли к западной стене храма и заняли там места в стасидиях, уступая нам пространство для молитвы.

Флавиан надел епитрахиль, по традиции всех афонских храмов висящую на «царских вратах», вторая епитрахиль для отца Димитрия нашлась на гвоздике в алтаре, взятое с собою кадило даже не пришлось доставать из сумки, так как в алтаре нашлось «местное», уголь и ладан, правда, использовали наши.

Никогда не думал, что придется алтарничать в таком месте, но пути Промысла Божьего непостижимы. И я, и Игорь, и Владимир оказались «поющими». Так что молебен, а за ним и панихиду, мы отслужили вполне чинно и благолепно по форме. Про молитвенность же нашей службы лучше не буду рассказывать, это интимное, словами все равно не передать. На «Со святыми упокой» слезы показались даже у не знающих ни русского, ни церковнославянского языков немцев. Хорошо помолились — слава Богу и за этот Его дар!

ГЛАВА 29

Восхождение. Метаморфоза. Orthodox

Наша общая молитва в храме Преображения на вершине Святой горы словно поставила точку над «i» в некоем духовном процессе, невидимо совершавшемся нами и с нами в течение всего нашего восхождения на Афон.

Я не знаю, как это объяснить, но я очень ясно ощутил, что я, пропевший последнее «аминь» и пошедший в алтарь вешать на гвоздик простенькое закопченное кадило, был уже не тот я, что разжигал это же кадило час назад перед начальным батюшкиным возгласом «Благословен Бог наш!..».