Читать интересную книгу Перейти грань - Роберт Стоун

Прошла ночь с ее вахтами, каждый отстоял четыре часа. Браун надеялся, что эта ночь совместных трудов хоть как-то смягчит напряженность в их отношениях, однако команда продолжала держаться от него на расстоянии. Он решил, что предпочитает Кроуфорда. Во всяком случае, Фанелли вызывал у него большую неприязнь.

В первый день они делали добрых семь узлов в час, постоянно удерживая парус под левым галсовым углом. На второй день с самого утра им постоянно попадались мертвые зоны, где ветер то поднимался до шквального, то пропадал совсем. Браун попытался использовать свой бортовой компьютер для определения оптимального угла установки паруса, что было совсем непросто при меняющемся ветре. Оказалось, это гораздо легче делать с помощью обычных контрольных устройств и указателей. К вечеру, когда в поле зрения появились крутые берега Блок-Айленда, он практиковался в триммировании парусов из-под прозрачного колпака, установленного над рубкой на случай непогоды. Ночью они обошли маяк Северный на острове. На рассвете ветер изменился опять, задув с северо-востока, откуда поползли дождевые тучи. Они провели большую часть дня, испытывая яхту в узком проливе возле Род-Айленда. В поведении «Ноны» постоянно проявлялась одна и та же тенденция: очень быстро набирая скорость, она делалась неустойчивой при движении с острым галсом. К вечеру они шли большими галсами, стремясь пройти Рэйс во время прилива. Браун запретил всякое использование мотора.

— Думаю, что мы проторчим здесь всю ночь как проклятые. — Фанелли говорил это Кроуфорду так, чтобы слышал Браун.

— Делайте свое дело, мистер, — не сдержался Браун.

Возле песчаной косы Лонг-Санд они чуть было не налетели на трос между буксиром и баржей, и это уже относилось к разряду чрезвычайных происшествий. Ходовые огни у барж всегда были слабыми. На следующее утро возле Стратфорд-Пойнт, отдавая с помощью гидроплунжера бакштаг на корме, Браун упал и ударился запястьем о планшир. От боли потемнело в глазах, а на сердце заскребли кошки. Такелаж под палубой за ночь сместился и нарушил центровку. После инцидента с фанатиком-пацифистом Брауну так и не удалось довести до конца столярные работы.

— Хотели сдвинуть плунжер? — с ликующим злорадством спросил Фанелли. Браун чувствовал, что начинает ненавидеть его.

Затем стал запотевать прозрачный колпак, и с этим точно ничего нельзя было поделать. Значит, в конечном итоге придется истребовать у поставщика колпак из другого более качественного материала. Даже сквозь потеки на колпаке ему было видно, как на корму заваливается разболтавшийся автоматический стабилизатор. Пытаясь закрепить его, он перелетел через ограждение и погрузился в море, словно в пучину своего позора.

Фыркая и хватая ртом воздух, он перевернулся на спину и замахал руками, чтобы удержаться на поверхности. Это не составляло большого труда — пловцом Браун был отличным. И тут он увидел, как Фанелли снимает его, беспомощного, на пленку. Двое матросов взирали на него сверху, словно перевоплотившись от радости в ангелов Божьей кары или в освобожденных рабов, чей хозяин благополучно плавал в дерьме.

От Норуолка «Нона» возвращалась домой на моторе. Браун оставался на палубе в военно-морской штормовке поверх мокрой одежды, не обращая внимания на холодный ветер, в котором уже не было надобности, и превозмогая боль.

Мимо проплывали угрюмые пейзажи Нью-Йорка: тюремного вида островки Хелл-Гейта, индустриальные кварталы Куинса и наконец башни Манхэттена. С палубы «Ноны» город казался совершенно неприступным и отгородившимся от них рядами чудовищных и безобразно угловатых домов. Когда они шли к Ист-Ривер по канатной дороге на остров Рузвельта, словно какое-то насекомое над ними пролетел фуникулер. Под громадой Бруклинского моста они проползали, как карлики.

Энн ждала их на причале верфи вместе с Даффи и Херси.

По дороге домой на ее вопрос, как все прошло, он ответил:

— Довольно хорошо. «Нона» очень быстрая и послушная.

В этот вечер им предстоял обед в Нью-Йорке с Гарри Торном, Стрикландом и Даффи.

— Я легко могу отменить его, — предложила она. — Мы перенесем это мероприятие на конец недели.

— Хорошая идея, — согласился он.

Он не хотел рассказывать ей о плавании. Ему казалось, что его рассказ может напугать ее.

Браун поставил кофейную чашку в раковину камбуза и вышел на палубу, потирая перевязанное запястье. Небо над городом простиралось чистое, с запада тянуло свежим ветерком. Верфь все еще была объята воскресной тишиной. Немного погодя он сошел на берег и зашагал вдоль причальных сооружений, засунув руки в карманы ветровки. Из головы не выходило купание за бортом. «Какой ужасный шум воды в ушах моих! Какие безобразные видения смерти…» Ему было знакомо это.

Территория верфи заканчивалась забором из колючей проволоки с воротами. Миновав их, он пошел по прибрежной улице с аккуратными частными деревянными домами. На телефонных столбах висели таблички: «Злая собака». Дверь одного из гаражей была окрашена в цвета итальянского флага. Там, где заканчивалась улица, он обошел отполированную до блеска чугунную преграду и ступил на бетонную дамбу. От воды поднимался замусоренный голый склон холма, на его вершине расположились приземистые коричневые прямоугольники городской новостройки.

Он не встретил никого на своем пути. Пустовала и детская площадка, окруженная засыхавшими кленами. Огромная чайка сидела на детской горке, исполосованной черными каракулями. Под сломанными скамейками валялись смятые банки и осколки стекла. За новостройкой находилось кладбище, за ним — военный госпиталь, а еще дальше, через бухточку, располагалась судоверфь «Бетлегем стилл». На этой верфи Браун поднялся на борт единственного корабля в своей военной карьере — десантно-штурмового транспорта под названием «Маунт Макмурдо». Он пришел на него прямо из академии, получив временное назначение перед отправкой во Вьетнам. Свою первую вахту дежурного офицера он нес на юте, отвечая на пьяные приветствия матросов, возвращавшихся после посещения злачных мест Нью-Йорка.

Через какое-то время Браун оказался посреди кладбища. Кое-где виднелись тронутые ржавчиной мемориальные доски ветеранов Первой мировой войны, рядом с некоторыми могилами трепетали на ветру маленькие флажки. Он проходил через это кладбище уже много раз. Большинство лежавших здесь ветеранов скончались от гриппа через много лет после Первой мировой.

Он прислонился к стене кладбища. «Ты пал духом, ты устал?» Старая песенка. Он знал причину своего уныния. То был страх.

«Страх, — думал он, — есть нечто такое, с чем можно справляться». Он считал, что не хуже любого другого мужчины на свете умеет подавлять в себе это мерзкое чувство и продолжать заниматься своими делами, как бы плохо они ни складывались в данный момент. Но страх имел множество проявлений. Он мог быть разной температуры и цвета, вкуса и запаха, он мог бить вас по голове или подкашивать вам ноги. Неясные, тягостные предчувствия чаще всего переходили в страх.

«Страх смерти? — думал он. — Нет. Тогда страх боли или гнева других людей? Вряд ли». Ни змеи, ни крики кровожадной пехоты, какими неожиданными и деморализующими ни казались они в одну из темных ночей, не парализовали его душу.

Он был не Бог весть каким моряком, да этого и не требовалось. В одиночку вокруг земли ходили и неопытные подростки. А как выглядели после этого победители? Им можно было только позавидовать. Все дело в том, что скрывается внутри. Он всю жизнь искал такой шанс и ради него шел на все, ни разу не пожалев о том, что подвергал себя риску или вступал в борьбу. Как раз наоборот, он всегда сожалел об упущенных шансах, и, если случалось уклониться от риска, он долго страдал от этого. Один серый день сменялся другим, кровь стыла в жилах, а он, так и не познав себя, растрачивал остатки молодости и сил. Но вот пришла пора действий, и он испугался. «Какое множество проявлений, — думал он, — бывает у страха».

По бухте прошел лихтер с мотками проволоки на палубе. За его кильватерным следом глаз выхватывал статую Свободы и экзотические виды Эллис-Айленд. В памяти неожиданно всплыли беседы со Стрикландом и его интервью прямо перед камерой. Какая чушь и абсолютная бессмыслица! Он поежился. Стрикланд, должно быть, считает его круглым идиотом.

Назад он шел через новостройки. Людям с верфи не советовали ходить здесь, но ему попались лишь несколько пьяных, да кучка чернокожих женщин среднего возраста, возвращавшихся из церкви с маленькими девочками в платьях из тафты и глазастыми мальчиками в галстуках-бабочках.

«Словно какая-то крыса, — подумал он, — живет в твоем сердце. Нет, не крыса — ребенок, брат. Твой младший брат, непослушное дитя, немилосердно битое розгами инструкторов-сержантов и других добропорядочных наставников жизни». Но дитя это, как следует отшлепанное, вновь и вновь принимается за свое, всячески стараясь заставить тебя понять, кто же ты есть на самом деле. При этом оно упорно и настырно, а главное, со святой невинностью ябедничает тебе про тебя же самого, испытывая ужас и приходя в бешенство от своих же деяний. В ход идет детское нетерпение, увертки, отчаяние. Ах, это слюнявое, слезливое и боязливое внутреннее «я», которое держит в своих руках каждого. Современное божество.