Читать интересную книгу Огненная земля - Аркадий Первенцев

Первая рота должна была захватить дамбу и причалы рыбачьего поселка и, выйдя на господствующие высоты, подавить противокатерные. батареи противника. Рыбалко считался мастером таранного удара и поэтому ему поручали решать основную задачу. Выбор почетный, связанный с большим риском и потерями. Но Рыбалко предпочитал опасные задания, где можно было полностью применить свою решительность, инициативу и личную отвагу.

Не остывший еще от посещения командующего с его впервые произнесенным «букреевцы», Букреев чувствовал внутреннее удовлетворение от того, что ему повезло пойти в первое серьезное дело именно с людьми Рыбалко, исповедующими боевой закон: «победа или смерть». Неужели эти моряки, сломившие железобетонный обвод Новороссийской бухты, прошедшие сотни километров полями битв и улицами пылающих городов, когда‑нибудь сами назовут себя «букреевцами?»

Корабли еще не вышли из Таманского залива, все же сравнительно защищенного от северо–восточного ветра. С угрюмой последовательностью катились гривастые валы. Скрепленные тросами суденышки взлетали на гребни, опускались и снова плавно взлетали, словно на ярмарочных качелях. И, как всегда, трудолюбиво пыхтел впереди буксирный корабль, то припадал кормой, то поднимался, и тогда гудел туго натянутый трос.

На носу устроился сержант Котляров. Отсюда были видны броневой щиток пулемета, поставленного строго по ходу, и сидевшие возле него люди. У румпеля, рядом с рулевым, старшиной мотобота стоял Рыбалко, когда‑то работавший рулевым. И теперь по его фигуре с широко расставленными ногами, по веселым окрикам было заметно, что он доволен, попав хотя бы на короткое время, как говорится, в родную стихию.

Пока все казалось простым и обыденным. Так было на десятках учений или в погоне за контрабандистами. Манжула, присевший на вещевые мешки, сваленные на дне бота, напоминал большую прикорнувшую птицу. И Котляров, и Рыбалко, и Манжула, и шестьдесят молодых моряков, пробиравшихся по морю ночью, чтобы напасть на противника, наружно были спокойны. Рядом близко сидела женщина и тихо, запинаясь и не скрывая смущения, рассказывала сейчас Букрееву о ребенке, об убитом муже, обо всём.

— Я все знал, Таня, — сказал Букреев, когда Таня замолкла…

— А почему не перебили?

— Хотелось вас слушать… Таня.

— Так бывает, — подумав, сказала она, — все знаешь, а слушать хочется.

— Смотря, от кого…

— Понимаю… Бывает… — Таня потерла ладони, спрятала кисти рук подмышки. — Так теплей. А мне нужно сохранить руки. Придется работать… там..

Ветер свежел. Корабли только первое время старались держаться намеченного порядка, не перегонять, не отставать, но потом строй изломался, ощущение единства потерялось. Радиосвязь на переходе не разворачивали, чтобы не выдать себя противнику, и потому сейчас Букреев мог положиться только на искусство и опытность морских офицеров и в первую очередь флагмана.

Рыбалко, умело лавируя среди мешков и ящиков с патронами, подошел к командиру батальона.

— Ну як, товарищ капитан?

— Пока ничего, Рыбалко.

— Ще в нашей зоне идем, а вот скоро минные поля пойдут.

— Поглядите, Рыбалко. Вот справа, по–моему, был корабль, куда‑то отстал.

— Ни, Он вперед пошел, товарищ капитан. — Рыбалко догадался об истинной причине беспокойства. — Так завсегда, товарищ капитан. Шнура не протянешь. Выскочим, як нужно.

Рыбалко обошел мотобот и вернулся на корму.

— Вы вообразите, — продолжала Таня, нагнувшись к Букрееву, — когда были у меня на сердце только мама и ребенок, я была свободней. А теперь… любовь, или как там ее назвать… к Анатолию, — сказала она, — по рукам и ногам связала.

— Такая любовь связать не может. Это вам кажется, Таня…

— Говорите, Николай Александрович…

— Как может связать… Я не сумею сейчас точно выразиться. Желание встреч и… встречи. Расстались… Мысли у одного и другого, тревоги, беспокойство. Но от любви тревоги. Тут есть много хорошего, благородного и необременительного…

Букреев умолк. «Подыскал время для таких разговоров. Может быть, Манжула, склонившийся на автомат, слушает и потому так неодобрительно покачивает головой. Хотя нет, он дремлет и потому покачивается».

Потерялись берега Тамани. Переход в двадцать километров рассчитывался на три часа. Дурная погода предохраняла от наблюдения, но до тех пор, пока десант не поймают прожекторы, с методической последовательностью вспыхивающие на том берегу.

Буксируемый мотобот, потеряв одно из двух качеств — подвижность, был подобен жестяной коробке, набитой людьми. Волнение усилилось, и трудней было управлять. Рыбалко, не отходивший от рулевого, то появлялся, то пропадал вместе с кормой, падавшей книзу. Ветер, холодный и резкий, дул с каким‑то ноющим свистом.

Высокая волна. Еще издали видны кипящие по вершине гривы. Они не падали, не сшибались позади идущим валом, а катились вместе с облачной вязкой пылью.

Мотобот не успел увернуться, и волна обрушилась на него. Моряки растащили мешки и принялись вычерпывать воду. Казалось, большое многоголовое и многорукое чудовище встревоженно зашевелилось на днище.

Сталкивались и стучали автоматы, позвякивали диски патронов, слышалось тяжелое свистящее дыхание. Позади, за вторым мотоботом, взлетал и опускался барказ с растопыренными веслами. Где‑то близко прошел торпедный катер, потом второй. Катера принесли встречную волну.

Корабли вступали в канал, в могучий поток, стремительно выносивший сквозь горловину Тамани и Крыма высокие воды Азовского моря. Здесь еще не было минных полей, но могли бродить штвучие мины, сорвавшиеся с якорей. Четыре человека всматривались в» темноту, выставив шесты. Оттолкнули шлюпку, плывущую вверх килем. Вынырнул труп. Плюхнувшись мягко по борту, перевернулся и исчез за кормой.

Снова вкатилась волна. Из трюма кричали мотористы, чтобы быстрее откачивали, так как заливало моторы.

Работая наряду со всеми, чувствуя, как немеют руки и ноги, Букреев понимал — люди могут подойти к крымскому берегу вымотанными, неспособными долго сражаться.

Он заметил, что, бросаясь вычерпывать воду, люди оставляли боковые сиденья и разрывали «кольцо спин», каким‑то образом предохранявшее низкобортное судно. Если «кольцо» будет неразрывно? Ведь борты как бы поднимутся. Трудно будет прорваться воде. Матросы снабжены плащ–палатками. «Если к тому же надеть плащ–палатки и спустить их на борту?»

Манжула, лавируя между мешками, привел мокрого и злого командира роты.

— Черты, шо, товарищ капитан. Николы такого ни ждал. Штормяга начался, товарищ капитан… Кабы только…

Букреев Притянул к себе Рыбалко и, не дав договорить, высказал свою мысль. Рыбалко своим практическим умом мгновенно сообразил все выгоды предложения командира батальона.

— И як я, дурило, ни догадався, товарищ капитан.

По его приказу моряки заняли боковые сиденья, надели плащ–палатки и спустили их по борту. Теперь они сидели, плотно Прижавшись друг к другу. Волны по- прежнему били в судно, но их принимали теперь спины людей.

Кончался второй час похода.

Букреев сидел вместе с бойцами. Волны колотили по спине, взлетали над головой. Промокли и одежда, и обувь, и фуражка. Тело остыло, ноги затекли и почти не ощущались.

Корабли пересекали стержень керченской быстрины. Мимо них промелькнул плот; на нем были орудие и красноармейцы в башлыках. Плот, очевидно, оторвало от буксира. Заметив судно, они что‑то кричали, поднимали руки и потом пропали в гремящей волне.

Таня наклонилась к Букрееву, простонала.

— Таня, что с вами?

— Я больше не могу… не могу…

— Старшего лейтенанта Рыбалко ко мне, — передал приказ Букреев.

Рыбалко добрался к командиру батальона быстрыми прыжками.

— Смените‑ка главстаршину, — приказал Букреев. — Вы мне нужны.

Рыбалко осторожно высвободил Таню и умостился, поерзывая Плечами и что‑то бурча себе под нос. Повозившись с плащ–палаткой, он приблизил к Букрееву свое лицо. Сверив друг у друга часы, они еще раз обговорили порядок подхода к берегу и детали атаки.

Таня лежала на мешках, прикрыв голову палаткой.

— Может, задремлет, — сказал Рыбалко. — Вот лихо. Сами мучаемся, да ще девчат мордуем. Такой войны мабуть ще свит ни бачив.

Волны неслись и неслись, жестокие, бесчисленные и ко всему безразличные. Они били в человеческие спины, обтянутые парусиной хаки, сделанной руками женщин Трехгорки. Знали ли они сейчас, засыпая в каменных домах Красной Пресни После утомительной ночной смены, что где‑то, среди двух вздыбленных морей, ткань, сработанная ими, спасает от гибели хмоло- дых людей, плывущих навстречу подвигу.

Черная ночь, — в ней не чувствовалось ни конца, ни просвета. Вода взлохмачена ветрами, прилетевшими, может быть, от Карского моря и с вершин Урала. Тучи рвались в клочья, иногда брызгали дождем и пролетали вверху, словно птицы, размахивая тяжелыми, намокшими крыльями.