Через несколько часов патриарх вернулся к себе после беседы с технором.
— Тан заверил меня, что они никоим образом не причастны к краже. Они очень рассчитывали на локаторы! «Франк» улетел до того, как я смог увидеться с Таном. Должен сказать, что технор «Франка» считает тебя паразитом и обманщиком. Тебе действительно лучше остаться с нами, поскольку люди «Тильзина» вновь настроены против тебя. Ты прав, твоя жизнь в опасности. Изготовь локатор и отнеси им его как доказательство своей честности.
Тинкар усмехнулся.
— Это мне-то надо доказывать свою честность? Горькая шутка!
— Анаэна передала мне письмо для тебя.
— Оно мне не нужно! — Тинкар раздраженно вскочил.
— Не суди, не выслушав!
— Не хочу его видеть!
— Твое право. Когда захочешь, возьмешь его. — На этом и закончился разговор.
Теперь Тинкар жил в крохотной квартирке рядом с квартирой патриарха. Он ежедневно работал в лаборатории под предлогом создания усовершенствованного локатора, а сам тайно конструировал орудие мести. Но «орудие мести» почему-то не хотело создаваться. И чем дольше он жил с паломниками, тем тягостнее становилась для него мысль о том, что он должен причинить им зло. Их религия была все так же чужда ему, и Тинкар не думал, что его отношение к ней когда-то изменится. Когда он забывал о вере, он видел вокруг себя веселых и благожелательных людей. Он быстро сдружился со многими коллегами по лаборатории и понял, что они любили жизнь, несмотря на религию и строгие одежды.
Письмо Анаэны долго лежало на столе патриарха. В конце концов оно так стало мозолить Тинкару глаза, что он взял его, ушел к себе и сжег, даже не вскрыв. Однажды его позвали ко входу, но, когда привратник сказал, что его ждет рыжая девушка, гвардеец повернулся и удалился, не произнеся ни слова.
Понемногу шрамы уязвленного самолюбия затягивались. Он старался изгнать из памяти последние дни, проведенные с галактианами, и, несмотря на внезапные приступы гнева, заставлявшие его скрипеть зубами, все чаще забывал о случившемся. Мало-помалу в его памяти стерлись даже черты Анаэны. Она превратилась в пустую белую рамку, окруженную рыжей шевелюрой. Любил ли он Анаэну? Он уже не знал. Он просто ощущал в сердце болезненное отсутствие; отсутствие, которое иногда заставляло его часами всматриваться во мрак ночи. Потом прошло и это. И однажды, после того как он прожил с паломниками полгода и в приступе бессильной ярости попытался вспомнить ее лицо, чтобы сильнее его возненавидеть, перед его взором возникло другое лицо, спокойное и нежное, с огромными наивными карими глазами и припухлым, почти детским ртом.
Иолия! Вначале он держал девушку на расстоянии, смущенный ее вопросами, ее неприкрытым восхищением землянином и, как он полагал, романтикой солдатской жизни. Сердце его еще сочилось кровью, и он систематически избегал контактов с женщинами, что было довольно просто, ибо паломницы обладали врожденной сдержанностью, весьма далекой от навязчивого товарищества галактианок. К тому же никакая легкая интрижка не была возможна в этой секте с ее строгими моральными устоями.
Иолия. Он думал о ней с нежностью, как о чем-то хрупком и недостижимом. Он часто по вечерам усаживался на скамейку в саду неподалеку от своего жилья, и она приходила к нему в неизменном сопровождении множества детишек. Тинкар рассказывал им о своих приключениях, тщательно подбирая выражения, чтобы не поранить их наивные души. Он редко говорил о сражениях. Но вспоминал о гонках Земля—Ригель, о празднествах при императорском дворе и о том зле, которое скрывалось за роскошью. Он отправлялся с ними в путешествия по планетам Империи, описывал города и народы. Однажды он рассмешил их, рассказывая о своей специальной миссии, когда ему поручили перевезти на своем разведчике некоего чина из политической полиции.
— Надо понять, дети мои, — говорил он, — что наши корабли куда менее комфортабельны, чем ваши города, а в момент входа в гиперпространство и выхода из него нас ожидают ощущения, которые нельзя назвать приятными. Мы, солдаты Гвардии, привыкли к переходам, но этот господин и понятия о них не имел. Это был очень поганый человек, и, когда я увидел его лицо в момент перехода, у меня возникла одна идея. Вместе с главным механиком и экипажем я разработал «машинку для взбивания яиц», слегка разрегулировав гиперпространственное устройство. И мы принялись прыгать туда и сюда по пять раз в минуту в течение четверти часа. Дольше эту игру продолжать не стоило. Мы и сами не выглядели свеженькими после этой свистопляски, но его можно было соскребать со стен чайной ложечкой! Самое смешное, что, когда мы остановили Качели после множества «героических» попыток, он горячо поблагодарил нас, сразу же после того, как смог нормально дышать, а по возвращении даже представил к награде.
Иногда Иолия приходила одна. Тогда Тинкар говорил о море, горах, озерах, деревьях… Она никогда не уставала слушать. У него был дар описывать увиденное, привычка видеть и запоминать детали, что очень важно для солдата.
Постепенно, одновременно с болью, уходило и желание отомстить. Он почти перестал искать средства навредить галактианам так, чтобы не пострадали паломники. В анклаве царила атмосфера мира, и она исподволь воздействовала на него, меняла его загрубевшую душу. Он никогда не подозревал, что в человеке может царить подобный мир, и не был готов бороться с ним. После бесчеловечных испытаний в детстве, боев в отрочестве и напряженной жизни среди презрительных и враждебных галактиан, он с удовольствием окунулся в обычную жизнь.
Тинкар знал, что этому спокойствию однажды придет конец, он не был создан для него, и однажды оно должно было ему наскучить. Он почти не задумывался о завтрашнем дне. Конечно, не всю свою жизнь он проведет в анклаве, работая в физической лаборатории. Иногда он желал перемен. Особенно в те дни, когда чувствовал близость Иолии. Он не думал о том, что девушка полюбила его. Это была почти детская, едва зародившаяся любовь, адресованная тому Тинкару, которого она выдумала, герою, который борется со злом, рыцарю без страха и упрека, — истинный Тинкар был иным. Да и он ее не любил. Он испытывал по отношению к ней нежность, дружбу, иногда у него возникало мимолетное физическое желание, чаще всего в те минуты, когда серое платье вдруг подчеркивало круглую девичью грудь. Но он знал, что, когда она уйдет из его жизни, вместо нее останется пустота, которую будет нелегко заполнить.
Она была не столь блестяща, как Анаэна и даже Орена, и, несомненно, не так умна. С ней будущее представлялось землянину в виде мирного прекрасного пейзажа, сотканного из зеленых лугов, источников, прохладных теней. Иногда он испытывал искушение. Но чаще ему виделась иная судьба — пейзаж из острых скал, нависающих над безднами, где воют дикие ветры его жизни. И он меланхолично и уже без боли размышлял о том, какой могла бы быть его жизнь с Анаэной, повернись все по-другому.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});