class="p1">Мюгетта села в инвалидное кресло. Странно было видеть ее в нем. Она казалась еще тоньше, еще меньше. Голос Женевьевы из прихожей спросил, не нужно ли ей одеяло.
– О да, спасибо! – откликнулась Мюгетта. – Мне всегда холодно, – добавила она извиняющимся тоном.
– Можно я тоже пойду? – вызвалась Энид.
– Еще чего! – вмешалась Шарли. – У тебя три задания по математике, два по грамматике и стихотворение!
С одеялом на коленях Мюгетта разблокировала тормоз инвалидного кресла, и Гортензия покатила ее по Тупику к дороге.
Через сорок минут они добрались до фермы Сидони. Когда Гортензия была одна, этот путь занимал у нее четверть часа. Сидони мыла картошку в большом желтом пластмассовом чане.
– Нечасто увидишь тебя здесь! – воскликнула она, подставив Гортензии щеку.
Потом вытерла руки чистым полотенцем и пожала руку Мюгетте.
– У вас котята?..
– Не у меня. У нашей Зазы.
– Можно их посмотреть?
Сидони снова погрузила руки в чан с картошкой. Брови ее нахмурились.
– Ступайте к Жану-Ро, моему деверю. Это он… должен ими заняться.
Жан-Ро работал на заднем дворе. Гортензия покатила Мюгетту туда. Жан-Ро был долговязым парнем со свисающими мочками ушей, придававшими ему трогательный собачий вид. Гортензия помнила, что, когда была маленькой, побаивалась его, однажды увидев, как он держит курицу за ноги головой вниз. В ту пору она была уверена, что он может сделать так со всеми на свете, в том числе и с ней.
Из дневника Гортензии
Жан-Ро был рад меня видеть и расцеловал в обе щеки. Он объяснил нам, что котятами надо было заняться, как только они родились, но он не успел, слишком много работы на ферме, а Сидони не может, это выше ее сил.
– Что? – спросила Мюгетта.
Жан-Ро опустил на нее глаза. До сих пор он как будто не решался – из-за инвалидного кресла. Он даже отвернулся, но это потому, что у Мюгетты был странный взгляд, ледяной, как лезвие топора, и жгучий, как раскаленный уголь.
– Идемте.
Он подвел нас к багажнику грузовичка и открыл его. Четыре лапочки лежали там вповалку, свернувшиеся, точно кулачки в кармане. Было даже страшновато, что они такие крошечные. Я спросила:
– Кому вы их отдадите?
– Никто не хочет. Сидони дала объявление в газете мэрии. Никто не откликнулся. Слишком много было приплодов весной и летом. Нынче ноябрь, все свое взяли.
Я опустила глаза на Мюгетту. И теперь это ее я испугалась. Правда испугалась. Она вся дрожала и шумно дышала. На щеках ярко розовели пятна. Она вдруг закричала:
– Не убивайте их! Пожалуйста! Пожалуйста!
Она разрыдалась, а у меня как будто сердце выпрыгнуло из груди и упало под ноги, мне тоже хотелось плакать. Мюгетта все кричала, она встала из кресла и заколотила Жана-Ро кулачками в грудь. Ему, кажется, совсем не было больно, но вид у него сделался несчастный. Он бормотал:
– Тише, детка, успокойся, это жизнь, ничего не поделаешь… Мне хотелось сказать ему, что это не жизнь, а смерть. Мюгетта трясла головой, казалось, она сейчас потеряет сознание, она не могла дышать, и плакала, и кричала «Не убивайте их, пожалуйста»… в конце концов Жан-Ро взял ее на руки и понес к ферме, а я шла следом. Он сказал Сидони: «Смотри, у девчонки истерика». Сидони тоже взяла Мюгетту на руки (думаю, что и я могла бы ее поднять, такая она худенькая), усадила в кабинете, согрела молоко и дала нам печенья.
Я думаю, что это вид Мюгетты, тоже маленькой, как котенок, натолкнул меня на мысль. Когда Сидони отвлеклась, я выбежала во двор и со всех ног припустила к грузовичку. Багажник был открыт, я схватила наобум одного котенка и сунула его в карман пальто.
Когда я вернулась на ферму, Мюгетта молчала. Даже не сказала спасибо или, мол, все хорошо, ничего. Сидони сделала мне знак пройти за ней в заднюю комнату, котенок извивался у меня в кармане, я чувствовала бедром его тепло. Я боялась, что он замяукает, и нарочно громко говорила, кашляла, прочищала горло каждую ми нуту.
– Бедняжка, – сказала Сидони, – что с ней?
– Это из-за котят…
– Знаю. Я спрашиваю, чем она больна.
– Не знаю, – ответила я.
И правда… Я не знала, что у нее за болезнь, не знала даже, насколько это серьезно. Не знала, выздоровеет ли она. Сидони погладила меня по спине и сказала:
– Слушай. Мы не можем оставить котят, но ты скажи ей, что мы их отдали, ладно? Что мы нашли им хозяев. Лучше соврать, лишь бы она не доводила себя до такого.
Котенок у меня в кармане больше не шевелился. Как будто понял, что надо сидеть тихонько. Я погладила его и сказала:
– Ладно.
Потом мы вернулись.
Мюгетта посмотрела на меня так, будто я ее предала. Но когда она увидит котенка… хотя бы одного удалось спасти. Спасти одного – спасти весь мир. Так говорила мама, и я не уверена, что она говорила это просто нам в утешение.
Мы покатили обратно к шоссе. Уже темнело и похолодало, так что я сказала, мол, лучше вернуться на автобусе. Мюгетта не проронила ни слова с самой фермы. Я достала котенка из кармана. Он весь умещался в моей ладони, а у меня не такая уж большая рука. Я сказала ей:
– Смотри.
Она не поверила своим глазам. Она откинула голову на спинку кресла и завизжала от смеха. Мне стало хорошо. Я улыбнулась.
Мы чуть не опоздали на автобус! Шофер помог нам сложить кресло и засунуть его в багажный отсек. Мы вдвоем устроились сзади. Как только мы сели, она откинула одеяло, которое так и было у нее на коленях… И тут завизжала от смеха я.
Там были остальные котята, три малыша, они лежали кружком и спокойно спали. Я положила к ним четвертого, черного с белым. И мы с Мюгеттой еще долго смеялись.
Но нашу проблему мы еще не решили.
10
Буря на побережье и в сердцах
Ветер овеял берега Финляндии, взял курс на Шотландию, где набрал силы и холода, стал вихрем и полетел дальше, к Франции, а уж там показал все, на что способен в начале суровой зимы.
Неоновые огни эскимо окрасили синим розовый пуховик Беттины, и он стал фиолетовым. Нос у Беттины тоже был фиолетовым. От холода. И губы такие же. Она укрылась под навесом. Боже мой, думала она, я жду его, я продрогла, и я смешна.
Не важно. Она оставила Денизу и Беотэги, попивающих горячий шоколад в «Ангеле Эртбиза».