Читать интересную книгу Каленая соль - Валерий Шамшурин

3

Съезжая с пологого пригорка в ложбину, Гаврюха с Кузьмой оказались перед неожиданным затором. Тяжелая пушка на могучем станке с высокими колесами перегораживала дорогу. Шестерка запряженных попарно лошадей, чуть не обрывая постромки, тщетно силилась выволочь ее из трясины на склон. Правое увязнувшее, до половины колесо намертво зацепилось за матерое бревно осевшей гати. Четверо пушкарей, заляпанных по глаза черной жижей, пытались спешно освободить колесо, но никак не могли приловчиться, опасаясь станка,, который при каждом рывке то подавался вперед, то откатывался назад, грозя придавить замешкавшихся. - Эй, молодцы, подсобите-ка, придержите лошадей! - сипло обратился к подъехавшим пожилой пушкарь. - Обоз-то наш проехал? - спросил, соскочив с конька, Кузьма. - Объездом миновал. А нас, вишь, угораздило! Видно, вдосталь уже нахлестанный мерин, скосив налитые дикой кровью глаза на. Гаврюху, подбегавшего к нему с кнутом, вдруг испуганно заржал, и шестерка внезапно рванула изо всей мочи. С треском переломилось бревно, затейливо выточенная дубовая спица вылетела из колеса, и само оно круто накренилось и отвалилось. Кони запально вынесли скособоченный станок с пушкой наверх и встали. - Эка досада! - стирая пот и грязь с лица и бороды, вконец расстроился пожилой пушкарь. Все вместе они подняли колесо, подтащили его и слеги к станку. - Вразумлял вас: на волоки пушку надобно ставить. Нет: "и в станке гожо допрем, и так годится". Сгодилося, бесовы дети! - в сердцах ворчал старый воин. - Пудов сто небось пушка-то? - подивился Гаврюха. - Сто не сто, а увесиста. Погодите, мужики, уезжать-то, пригодитеся. Живо управимся. Пока ратники возились у колеса, Кузьма с Гаврюхой осматривали пушку. Никогда еще они не видывали такой. Большая сокрушительная пушка была отлита искусно: ее жерло походило на широко разверстую пасть страшного зверя, более чем четырех аршин в длину ствол был обхвачен тремя причудливыми поясами с литым травным узором. Какое же надобно мастерство, чтобы в узорной пышности не терялась ни одна травка и всякая вилась на свою стать, но неотделимо от всего лада! У самого дула узорочно же было отлито прозвание чудной пушки "Пардус". А позади, за ушами-скобами, на казеннике шла плотная беспробельная надпись, которую Кузьма с трудом разобрал: "Божиею милостию повелением государя и великого князя Федора Ивановича всея Руси слита бысть сия пушка лета семь тысяч девяносто осьмого19. Делал пушечный литец Ондрей Чохов". - Знатный литец! Таку лепоту содеял, что и для пальбы, и для любования пригожа. Знай наших! - с одобрением оценил работу Кузьма, отступая на шаг, чтобы охватить одним взглядом диковину. Близкий топот копыт заставил всех настороженно обернуться к дороге. Из-за поворота, скрытого лесом, на взмыленном коне вылетел Микулин. Неуемная горячность лишала его всякой осторожности. Рассвирепев от долгой задержки пушкарей, голова, не раздумывая, в одиночку помчался к ним. Пушкари повинно потупились, ожидая неминуемого наказания. Но Микулин, с изумлением увидев среди них Кузьму, сам не зная почему, вдруг остыл и смешался. Вздыбив коня, он легко соскочил на землю, вплотную подошел к пушкарям. - Ночевать-тут мыслите, раззеваи? Войско уж за версту ушло, а вы копошитеся. - Колесо вот соскочило, буди оно неладно! - смущенно объяснил задержку и почесал в затылке пожилой пушкарь.- Мигом приладим. - Загробите пушку, а ей цены нету. Сам Михаиле Васильевич Скопин про нее ведает. Хошь все костьми лягте, а пушка чтобы была цела! Он уже хотел вскочить в седло, но не выдержал, резко обернул свое остроскулое жесткое лицо к Кузьме. - - А ты, обозник, чего тут? Все не по времени на глаза лезешь. - Замешкался тож, - с неизменным спокойствием отвечал Кузьма, будто вовсе не замечая неприязни в голосе стрелецкого головы. - Обоз у тебя без догляду, а ты тут. - И ты, голова, зрю, не у войска,- усмехнулся неуступчивый Кузьма. Каменные желваки заходили на скулах Микулина, в глазах полыхнуло бешенство. Он со злостью хлестнул плетью по сапогу. Но тут оглушительный залп грянул из лесу. Испуганно взвились и заржали кони. Двое пушкарей, схватившись за грудь, повалились в грязь. С предсмертным храпом рухнул конь Микулина. Заверещав от страха, Гаврюха прянул к лошади Кузьмы, взлетел в седло и бросился наутек. За ним рванулась конная пушкарская шестерка. Протащив накрененный станок с пушкой сквозь придорожный подлесок, она вынесла его на вязкую стернистую поляну. Устремившись дальше, в крутом повороте с маху всадила пушку в огромный стог и, вжимая ее туда все более, заметалась и забилась, не в силах высвободиться от упряжи. С диким ревом и свистом из-за деревьев выскочили пешие казаки. Управиться с горсткой ошеломленных ратников им было вовсе не трудно. Порубанные саблями, повалились другие два пушкаря. Только Микулин и Кузьма, встав спина к спине, отчаянно отбивались от наседавших на них врагов. Копьем пробило кольчугу Микулина, острие вонзилось в правое плечо, и голова перехватил саблю левой рукой. Тяжелый удар прикладом пищали сбил с ног Кузьму. Микулин остался один. Однако он и не помыслил просить о пощаде. Налетевший на него воин в богатых доспехах и с пышным султаном на сверкающем, с золотыми крылышками по бокам шлеме, захрипев, свалился с пронзенным горлом. - Пана хорунжего загубил, пес! - раздался негодующий крик, и полдюжины сабель разом вонзились в Микулина...

4

Первое, что услышал очнувшийся Кузьма, был разбродный шелест листвы. Кругом стояла тишина. Грудь разламывало от удара, и дышать было больно. "Вот она приспела, беда, не обманулась Татьяна, провожаючи в дорогу". Не то тяжкий вздох, не то всхлип послышался рядом, и Кузьма повернул голову. Хрипел жестоко иссеченный и теряющий последние силы Микулин. Они лежали вдвоем под молодыми березками, куда их, видно, оттащили с дороги. Лицо стрелецкого головы было бело и отрешенно, намокший кафтан на груди сочился черной кровью. Жалость резанула сердце Кузьмы. Он через силу подвинулся ближе к Микулину, приподнялся на локте и склонился над ним. - Слышь, Андрей Андреич, - шевельнул он спекшимися вялыми губами, попрощаемся. Микулин открыл затуманившиеся глаза, мучительным гаснущим взором посмотрел на Кузьму. - Не стати...- сглатывая напирающую из горла кровъ, еле слышно вымолвил он, - не стати вровень нам... - Едину же участь делим,- оторопел Кузьма, сраженный предсмертной укоризной Микулина. - Про... даете Русь ворам... за посулы... Попомни, воля вам... пущей неволей обернется... Себя из нутра поедати... станете... погрязнете... погря... Изо рта Микулина ручьем полилась вспененная кровь, он судорожно дернулся и затих. Неясные слова головы обескуражили Кузьму. Но тут же он и уразумел с горечью непримиримую микулинскую мысль об уготованности несогласия меж людьми и предрешенном запрете подобным ему преступать заказанные пределы. Кузьма печально смотрел на перекошенное смертной судорогой, остывающее лицо Микулина. Не услышав от стрелецкого головы ни единого доброго слова, Кузьма все же не испытывал к нему враждебности. Несмотря ни на что, Микулин остался честным и отчаянно храбрым воином, а это присно почиталось на Руси. - Околел пес! - вдруг совсем рядом раздался насмешливый голос. - А то бы пан Лисовский живо посчитался с ним за пана хорунжего. Кто-то небрежно пнул желтым сафьяновым сапогом тело Микулина. "Так вот мы к кому в лапы попали"! - наслышанный о лихих разбойных налетах неистового ляха Лисовского, сокрушился Кузьма и поднял глаза. Насупротив стоял, покручивая плеткой, ладный молодой казачина с безбородым, румяным, по-девичьи чистым лицом. И дивно - в лице этом вовсе не было озлобленности или суровости, оно даже привлекало своей простецкой открытостью. И надругался казак над бездыханным Микулиным легко и улыбчиво, будто тешился невинной забавой. Одетый в обрезанную по колена парчовую поповскую ризу, перехваченную кушаком, он походил на святочного ряженого. - На милость небось уповаешь? - беззлобно спросил он, обращаясь к Кузьме.Надейся, уж я измыслю тебе помилование - напустишь в порты, ежели сам пан Лисовский допрежь с тебя шкуру не сымет. - Русский ты? - невольно вырвалось у Кузьмы. - Русак,- с бесшабашным простодушием ответил казак. - Пошто же ляху-то прямишь? - Вольно, дядя, у него службу нести. Девкам числа нет - хватай всякую, вином залейся, деньги не считай, вся добытая рухлядишка твоя. Не мыслишь ли и ты к нам? - Не русский ты, - горько отмежевался от весельчака Кузьма. - Рожден русским, а сам разбойный чужеземец. Да и хуже чужеземца. Казак захохотал. Пустыми и никчемными были для него обличения поверженного супротивника. Ничего предосудительного не видел он в своем разгульстве и вольности, не он один попирает родную землю. Многие из его удалых товарищей, алчущие добычи и утех для себя, то же деют. Хохоча, он оглянулся, будто призывая кого-то в свидетели вящей глупости и убогости темного мужика. Но хохот его сразу оборвался. - Пан Лисовский к тебе жалует, остолоп! Рысья шапка с цапельным пером на миг качнулась над Кузьмой. Он увидел хмурое, исполосованное шрамами, до мореной бурости обветренное и прокаленное лицо. Встав над Кузьмой, Лисовский задумчиво пощипывал ус, словно запамятовал, для чего сюда подошел, и смотрел не на пленника, а поверх него - на желтую, уже готовую осыпаться листву молодых берез. Позади пана прямиком через редколесье быстро проезжали его конники, а он все медлил. Александр-Иосиф Лисовский-Янович был далеко не из последних шляхтичей и лучшим польским наездником. Строптивый, неукротимый норов его не мог мириться с попранием шляхетских вольностей, которое чинил ублюдочный и усердный католик Зигмунд, как называли в Речи Посполитой нового своего короля чужой шведской крови - Сигизмунда III. Три года назад Зигмунду удалось расколоть шляхту, и подавить восстание - рокош, что подняли против него родовитые фамилии во главе с краковским воеводой Зебжидовским. Но среди тех, кто пошел с повинной на поклон к королю, Лисовского не было. Возненавидев сговорчивых раболепных соратников, как самого короля, пан Александр собрал вокруг себя всех непримиримых сорвиголов и стал замышлять новый мятеж. Его объявили вне закона, за ним шла охота по всем дорогам Короны и Литвы. Тогда он и метнулся со своими удальцами в смятенные московские пределы, где всякий гулял, как хотел. Нипочем Лисовскому стали польский король, московский царь, тушинский вор и даже сам папа римский. Умножив отряд до двух тысяч сабель, он устремился туда, где его ждали легкая добыча и грубая утеха. А если того не было, он искал новое место. Дважды раненный под стенами Троицкого монастыря и раздосадованный неуспехом, Лисовский легко расстался с Сапегой, который упорно продолжал осаду, и начал кружить по городам вокруг Москвы. Его видели повсюду и не могли уловить нигде. Воин он был отменный. И, конечно, пан Александр, хоть и числился в изгоях и злодеях, считал себя рыцарем и даже рыцарем великодушным. Он любил открытые турниры с равными себе. Но в Московии часто приходилось схватываться с мужиками, которые были для него хамами и быдлом, как и для всякого истинного шляхтича. Остановившись над поверженным простолюдином, Лисовский досадовал, что понапрасну снова и снова придется тратить свои силы на всякую чернь, а громкого подвига, о котором мечталось с юности, совершить так и не довелось. И вряд ли доведется в этой проклятой, подлой и грязной Московии, где иные дворяне мало чем отличаются от холопов: есть и такие, что сами землю пашут. Можно ли позволить себе подобную низость? На его родине такое - позор, хоть и одно всюду небо и солнце, и так же золотятся там по осени деревья, и так же пахнет разомлевшей после теплого дождя землей. Но зачем тревожить себя бабьей тоской? Нет у него родины, и уже никогда не будет. Его земля и его воля там, где он пребывает. Резко повернувшись, он сухо приказал подскочившему к нему с готовностью казаку: - Кара шмерци20. Отряд Лисовского уже скрылся в лесу, и только этот казак да еще двое дюжих молодцов, не мешкая, подхватили под мышки Кузьму и поволокли его от дороги на поляну, к тому стогу, в который освобожденные из постромок и неведомо куда угнанные кони всадили тяжелую пушку. - Уж я-то измыслил потеху! - хвастал разбитной казак, размахивая горящим смоляным факелом.- Зелья-то и свинца вдоволь заложили? - деловито спросил он своих подручных. - Трахнет на весь божий свет,- невозмутимо ответил один. Подбежав к пушке, неугомонный весельчак расчистил от сена казенник, подсыпал на него из рога пороху и вновь прикрыл уже сухим, выдернутым из нутра стога сеном. Все он делал резво, ловко, с недоступной разуму Кузьмы охотой. Пленника приставили спиной к накрененному дулу и крепко прикрутили веревкой. - Ну, молись, православный, честь тебе завидная выпала! - насмешничал ерник. Он даже глумливо расчесал напоследок своим гребнем встрепанную бороду Кузьмы, а потом, забежав за стог, с дикими криками запалил его. С двух сторон мимо обреченного пленника повалил густой тяжелый дым. Призывный звук трубы донесся в это время из-за леса. Подручные казака кинулись прочь, к дороге. - Пан Лисовский ждать не привычен. Поспешай, - обернувшись, крикнул один из них замешкавшемуся насильнику. - Не вдруг огонь до тебя дойдет - сыровато сенцо, успеешь еще покаяться во грехах! - на прощание озорно подмигнул Кузьме казачина и побежал вслед за своими к оставленным на дороге лошадям. Все гуще и гуще становился валивший дым. Верно, уж весь стог занялся, Кузьма спиной ощущал, как приближается смертный миг. Его безудержно колотило, холодный пот оросил тело, но, вспомнив кривлянье и усмешки истязателя, он собрал всю свою волю и терпение, чтобы встретить позорную смерть достойно, будто молодой тот нечестивец стоит рядом и ехидно подглядывает за ним. Так и моргал хитрым глазом, так и растравливал, чтобы унизить, отнять все людское, принудить завыть оглашенным и диким звериным воем, который рвался из груди. Кузьма до хруста стиснул зубы, не чувствуя, как по щекам его ползут непрошенные слезы. Вдруг, словно привидение, возник перед глазами Гаврюха. Взметнулись и опали перерезанные веревки, а нежданный спаситель, надрываясь, уже тащил обеспамятевшего Кузьму в сторону. Оглушительно грохнула пушка, полыхнуло из ее жерла беспощадным адским огнем и жаром. Быстро расползающееся облако черного дыма накрыло мужиков.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});