Читать интересную книгу Острые предметы - Гиллиан Флинн

– Камилла, – сказал он, вонзая маленькую вилку в рыбий хвост, – ты довела свою мать до болезни. Я буду вынужден попросить тебя уехать, если так будет продолжаться дальше.

– Довела до болезни? Каким образом?

– Ты все время терзаешь ее и мучаешь, напоминая ей о Мэриан. Нельзя же рассуждать о том, во что со временем превращается погребенное тело, говоря с матерью умершего ребенка! Может быть, ты воспринимаешь это спокойно, Адора – нет.

По его груди скатился кусочек рыбы, оставив на рубашке несколько жирных пятен величиной с пуговицу.

– Нельзя говорить с ней о телах убитых девочек или о том, сколько крови вышло у них изо рта, когда им выдрали зубы, или сколько времени понадобилось на то, чтобы их задушить.

– Алан, я никогда ничего подобного маме не говорила. Даже близкого к этому. Ей-богу, просто не понимаю, о чем речь.

Я чувствовала себя такой усталой, на возмущение просто не оставалось сил.

– Камилла, не надо. Я знаю, что у вас с мамой очень натянутые отношения. Знаю, насколько ты всегда завидовала чужому благополучию. Вообще, ты и вправду очень похожа на мать Адоры. Она следила в доме за всеми, как… старая, злая ведьма. Слыша смех, выходила из себя от ярости. Единственный раз, когда она улыбнулась, это тогда, когда ты отказалась брать у Адоры грудь. Отворачивалась от соска.

Это слово на масляных губах Алана вызвало у меня жжение в теле. «Тварь», «сука», «гондон», – закричало тело в ответ.

– Конечно, ты об этом узнал от Адоры, – сказала я.

Он кивнул, блаженно сжав губы.

– Значит, Адора поведала тебе все эти ужасы, которые якобы я говорила ей о Мэриан и убитых девочках.

– Точно, – ответил он, чеканя каждый слог.

– Адора – лгунья. Надо быть идиотом, чтобы до сих пор об этом не знать.

– У Адоры была трудная жизнь.

Я выдавила смешок. Алана ничем не проймешь.

– Когда она была маленькой, мать ночью приходила к ней в комнату и щипала ее, – сказал он, с жалостью глядя на последнюю сардину. – Она говорила, что боится, как бы Адора не умерла во сне. Я думаю, она это делала просто потому, что любила причинять ей боль.

Мне сразу вспомнилось: просыпаюсь под пульсирующий звук, который доносится из комнаты Мэриан, оснащенной медицинским оборудованием, как больничная палата. Руку пронзает острая боль. Мама в воздушной ночной рубашке, склонившись надо мной, спрашивает, все ли у меня в порядке. Целует покрасневшее место на руке и велит спать.

– Я просто думаю, что ты должна это знать, – сказал Алан. – Может, будешь к матери немножко добрее.

Быть добрее к маме не входило в мои планы. Мне хотелось только закончить разговор.

– Я постараюсь уехать как можно скорее.

– Это правильно, если исправиться не можешь, – ответил Алан. – Но если бы ты попыталась, то, может быть, сама почувствовала бы себя лучше. Возможно, это бы тебя исцелило. Во всяком случае, душу.

Алан подцепил вилкой последнюю мягкую сардину и целиком втянул ее в рот. Пока он жевал, мне представлялось, что у него на зубах хрустят косточки.

* * *

Стащив из кухни бокал со льдом и непочатую бутылку бурбона, я пошла в свою комнату пить. Алкоголь ударил в голову быстро, возможно потому, что пила без остановки. Уши стали горячими, и жжение на теле прекратилось. Я вспомнила слово, вырезанное у меня сзади на шее: «исчезни».

«Исчезну сама – вот тогда и все мои горести исчезнут», – тупо подумала я.

Исчезнут все заботы и тревоги. Были бы мы такими чудовищами, если бы не смерть Мэриан? Ведь другие семьи как-то переживают подобное. Горюют, а потом продолжают жить. Но моя сестренка до сих пор витала среди нас, эта белокурая малышка, быть может, чуть слишком милая для ее собственного блага, быть может, чуть слишком обожаемая – еще до того, как серьезно заболела. Ее любимым другом был огромный мягкий мишка по кличке Бен. Каким же воображением надо обладать, чтобы увидеть душу в набивной игрушке! Она собирала ленточки для волос и раскладывала их в алфавитном порядке по названию цветов. Сестренка была хороша и радовалась этому так заразительно, что в сердце не оставалось места для зависти, когда она хлопала ресницами или вскидывала кудрявую головку. Она называла маму мамулечкой, а Алана… черт, забыла, – может, он был Алан-Алан, о нем и вспоминать не хочется. Она всегда оставляла после себя чистую тарелку, в ее комнате был удивительный порядок, она не хотела носить ничего, кроме платьев и вязаных туфелек от «Мэри Джейнз». Она звала меня Миллой и постоянно льнула ко мне.

Я души в ней не чаяла.

Я была уже пьяной, но пить не переставала. Взяв бокал с бурбоном, крадучись прошла по коридору в комнату Мэриан. Следующая от нее дверь в спальню Эммы была закрыта уже несколько часов. Каково ей живется рядом с комнатой покойной сестры, которую она никогда не видела? Меня кольнула жалость. Мама с Аланом были в своей спальне на углу; вентилятор у них работал, но свет не горел. Центрального кондиционера в старых викторианских домах нет, а комнатные, как считает мама, испортили бы вид, поэтому летом здесь приходится потеть. Жара за тридцать, но ничего, я привычна, чувствую себя как рыба в воде.

Подушка на кровати Мэриан оставалась смятой. На постели разложена ее одежда – так, будто она на ребенке. Фиолетовое платье, белые колготки, черные блестящие туфельки. Кто это сделал – мама? Эмма? Среди многочисленной медицинской аппаратуры стояла капельница, бдительная и блестящая, неустанно сопровождавшая Мэриан в последний год жизни; реанимационная кровать, на полметра выше стандартной; рядом монитор сердечного ритма, подкладное судно. Меня передернуло от отвращения: зачем только мама все это сохранила? Эта комната была больничной и совершенно безжизненной. Любимую куклу Мэриан похоронили вместе с ней – большую тряпичную куклу с нитяными локонами, такими же светлыми, как у ее маленькой хозяйки. Кажется, Эвелин, а может, Элеанор. Остальные стояли в ряд на этажерке, как болельщики на трибуне. Два десятка кукол с белыми фарфоровыми лицами и голубыми стеклянными глазами.

Легко представить ее здесь: вот она сидит на этой кровати, скрестив ноги, маленькая, на лице капли пота, под глазами фиолетовые круги. Тасует колоду карт, причесывает куклу или исступленно раскрашивает картинку. Я и сейчас, казалось, слышала, как она скребет мелком, нажимая на него так сильно, что рвется бумага. Вдруг она подняла голову и посмотрела на меня, тяжело и прерывисто дыша.

– Я устала умирать.

Я убежала к себе в комнату, как будто за мной гнались.

* * *

Эйлин сняла трубку после шестого гудка. Автоответчика у Карри нет, как и микроволновки, видеомагнитофона и посудомоечной машины. Ее голос был спокойным, но напряженным. Полагаю, после одиннадцати им звонят редко. Она сказала, что не спала, просто не слышала телефон, но, когда она пошла звать Карри, я ждала еще минуты две, прежде чем в трубке раздался его голос. Я представила, как он протирает очки об уголок пижамы, надевает старые кожаные тапочки, смотрит на светящийся циферблат будильника. Уютная картинка.

Потом я поняла, что мне вспомнился рекламный ролик круглосуточной аптеки в Чикаго.

Я звонила Карри впервые после трехдневного перерыва. Между тем в Уинд-Гапе я была уже почти две недели. При других обстоятельствах он бы звонил по три раза в день, чтобы узнать, что нового. Но он не мог себя заставить звонить мне на домашний телефон, тем более моей маме, в Миссури, штат, который в его Городе ветров считается глубоким югом. При других обстоятельствах он бы кричал в трубку, что так я ничего не заработаю, но не сегодня.

– Детка, ты в порядке? Как дела?

– В общем, пока официального комментария мне не дали, но я его получу. Полиция определенно считает, что убийца мужчина, точно из Уинд-Гапа, но ДНК у них нет, места убийств не нашли; короче говоря, улик мало. Либо преступник – гений, либо так вышло случайно. Большинство местных жителей, похоже, подозревают Джона Кина, брата Натали. Взяла интервью у его подруги, она считает его невиновным.

– Молодец, хороший материал, но я ведь про другое… Я хотел спросить, как твои дела? Как ты там сама? Скажи, я ведь лица твоего не вижу. Только давай без лишнего героизма.

– Не очень здорово, но какая разница? – Голос прозвучал тоньше и грустнее, чем мне хотелось. – Со статьей все в порядке, и я думаю, что развязка приближается. Просто чувствую, что еще несколько дней, и… Не знаю. Девочки кусали людей. Вот что я сегодня узнала. А коп, с которым я работаю, этого даже не знал.

– Ты ему сказала? Что он на это ответил?

– Ничего.

– Черт знает что. Что ж ты, девочка моя, не взяла у него комментарий?

«Видите ли, Карри, следователь Уиллис почувствовал, что я утаиваю некоторые сведения, и надулся, как делают все мужчины, когда они не получают чего хотят от женщин, с которыми переспали».

– У меня не получилось. Но я возьму. Карри, мне нужно несколько дней на подготовку материала. Хочу добавить местного колорита, поработать над этим копом. Думаю, люди почти уверены, что публичная огласка поможет ускорить расследование. Хотя здесь нашу газету никто не читает.