с мест: «Неплохо дрался». «Малый надежный». «С ним можно идти в бой...»
Потом были еще схватки с врагом, ранение, госпиталь и вновь — передовая. На полинялой гимнастерке появились ордена, медали — свидетельства Санькиной доблести, его беззаветной любви к Отечеству. Как и подобает знакам мужества, они сияли на виду. А маленькая, скромная книжица, которая окрылила Саньку, влила в него новые силы, — хранится ближе к сердцу, заботливо упрятанная в клеенчатый самодельный кармашек.
На Дону бронебойщику Александру Сбежневу пришлось потрудиться в полную силу. Манштейн рвался на помощь осажденному в Сталинграде Паулюсу. Вот там, на юго-западном направлении внешнего кольца окружения, и разгорелись ожесточенные бои. А когда противнику, как любит выражаться Санька, «дали прикурить» и наступило затишье, Саньку вызвали в политотдел дивизии, где уже собралось несколько таких же молодых ребят. Их усадили за столы писать диктант. Потом какой-то майор задавал вопросы по истории, географии... Через неделю Саньку откомандировали в энское политическое училище.
В это трудное время армия беспрерывно получала командные и политические кадры низшего звена, прошедшие кратковременные курсы. Но уже тогда, в самом начале победного марша на запад, партия и правительство позаботились о том, чтобы в воинские подразделения армии-победительницы пришли высокообразованные, обстрелянные, имеющие боевой опыт партийные вожаки.
У Саньки началась совсем иная жизнь, с совершенно иными заботами. Товарищами его на курсе были такие же, как он, молодые коммунисты, отозванные на учебу с фронтов, с поля боя. Многие на теле носят рубцы военных ран, а на гимнастерках — награды Родины. Им предстояло освоить полный курс подготовки армейского политического работника.
Нет, это нелегко вдруг перенестись из привычной фронтовой обстановки в тихие учебные классы. Непросто держать ручку и книгу в огрубевших руках, которые гораздо сноровистей в обращении с оружием.
Жизнь училища подчинена строгому распорядку. С утра — как заведенный: подъем, физзарядка, заправка коек, уборка, туалет, чистка личного оружия — втиснутых в пирамиды винтовок, завтрак, классные занятия, обед, самостоятельная подготовка, ужин и опять самоподготовка — штудирование первоисточников, конспектирование, консультации у преподавателей, вечерняя поверка, отбой. Внутреннюю и караульную службу тоже несут курсанты. Их поднимают среди ночи учебно-боевые тревоги. Они совершают марши со всей боевой выкладкой, броски, походы, операции по «отражению десантов», расчищают от снега улицы города, разгружают на железнодорожной станции и в речном порту спешный груз. И какая бы ни подвернулась работа, на занятия должен явиться подготовленным.
Совсем изнемог Санька. Думал: «То ли дело — на фронте. Отбили атаку врага, сами ли успешно атаковали — почистил свою «гаубицу», смазал и... отдыхай после трудов ратных: спи, мечтай... Можно с помощником своим — вторым номером, — если есть охота, о жизни потолковать, поднатаскать его на свободе, где самые уязвимые места вражеских танков, как выцеливать и куда бить. Там, гляди, кухня подошла... Потом снова в обороне ли, наступлении. Есть где разгуляться, характер фрицам показать. Неспроста, видно, исстари живет в народе, поднимающемся на борьбу с поработителями: «Или грудь в крестах, или голова в кустах». Середины быть не может. А сейчас и вовсе непростительно отсиживаться. Гнать надо, окружать дрогнувшего врага, как можно скорей очистить родную землю от этой скверны, освободить томящихся в фашистском ярме советских людей».
В такие минуты Санька вспоминал и родителей, неизвестно где обитающих. Может быть, они тоже ждут не дождутся своих избавителей. А их сын, опытный бронебойщик, не торопится к ним, сидит в тыловом городе над книгами. Нашел время...
Эти мысли выдвигались на передний план. Санька искренне считал, что прав в своих рассуждениях. Между тем они являлись как бы прикрытием. За ними скрывалась некоторая Санькина слабина. Годы отрочества и юность прожил он без отца, без крепкой отцовской руки. Что хотел, то делал. Первые месяцы службы особенно для него были трудными. Не раз наряды вне очереди получал, сидел на «губе». С войной обычной армейской строгости поубавилось. На фронте не до строевого шага, не до свежих подворотничков, не до точного соблюдения других мелочных, как ему казалось, требований. Там подавай мужество, смекалку, умение быстро сориентироваться. Этих качеств Саньке не нужно было занимать. И бил он врага правильно. А теперь снова, но еще в большей мере, навалились на него уставы. Строем на занятия, в столовую, в баню, на работу... И как еще со времен допризывной подготовки, первых мирных лет службы, снова следовало за ним: «Сбежнев, запевай!» Строй, строй и строй. Командиры отделений, взводов, старшина, ротный — все только и заняты тем, что требуют абсолютного выполнения уставных положений. Учеба — еще куда ни шло. Санька способный. У него цепкая память. Но маршировка на плацу: «Выше ногу!..», «Оттянуть носки!..», «Левое плечо вперед!..», «Кру-у-гом!..», «Физкультура с винтовкой»: отработка ружейных приемов: «На плечо!..», «К ноге!..», «На караул!..» — все это представлялось ему, да и многим другим, побывавшим на фронте, напрасной, бессмысленной тратой времени.
Потом, уже спустя некоторое время, он понял, что был не прав. Строй дисциплинировал, давал столь необходимую военному человеку выправку. Внешняя подтянутость, аккуратность облагораживали и внутренний мир. Так называемые мелочи в конечном счете формировали не только цельность натуры, но и воззрения. А тогда Санька не нашел ничего лучшего, как подать рапорт об отчислении его из училища в действующую армию.
«Значит, собрался удариться в бега, дезертировать? — Полковник оценивающе взглянул на вытянувшегося перед ним курсанта. Санька растерялся: до сих пор он считал дезертирами тех, кто бежит с фронта, а он ведь просится на передовую. «Я думал...» — начал было объяснять свою точку зрения. «Примерно догадываюсь, — прервал его начальник училища, — В принципе ваше патриотическое стремление, товарищ Сбежнев, заслуживает всяческого одобрения. Но в данном конкретном случае кроме осуждения ничего не вызывает. Вы — коммунист. Партия считает, что сейчас ваше место здесь, что вы должны хорошо подготовиться для дальнейшей работы в армии. Извольте подчиняться воле партии. — Полковник протянул Саньке его рапорт. — Заберите. Для первого раза ограничусь внушением. Считаю, что это у вас по молодости лет...»
Санька пробкой вылетел из кабинета начальника училища. В эти несколько минут многое преобразилось в его представлении, получило правильное освещение, стало на свои места. То, что ему казалось верным, на самом деле не выдерживало никакой критики. Существовали высшие интересы государства, партии. Со своей колокольни он их не видел. Эти интересы обязывали его, бронебойщика Саньку Сбежнева, оставить противотанковое ружье и сесть за учебники. А он, вместо добросовестного отношения к новым, обязанностям, заартачился: «На фронт». Подумаешь, какой герой. Выходит, он патриот, а остальные... Небось, тот же полковник не по своему желанию застрял здесь. Поставили. Доверили... И он, солдат партии, возится вот с такими