Это поставило Францию и Банк Франции в чрезвычайно сильную позицию, когда разразился европейский кризис, кризис, который во многом был спровоцирован французскими политическими и финансовыми требованиями к Германии и Австрии.
В июле 1931 года, когда Германия умоляла центральные банки в Лондоне, Париже и Нью-Йорке о ещё одной чрезвычайной ссуде в 500 миллионов долларов, Франция была решающим игроком. Она использовала этот случай, чтобы объявить о французской готовности участвовать в очередном немецком чрезвычайном спасении, но при условии, что немецкое правительство расформирует свои «Стальные Шлемы»[15], остановит дальнейшее строительство «карманных линкоров», которые были позволены Версальским договором, а также откажется от таможенного объединения с Австрией. Немецкое правительство Генриха Брюнинга отклонило французские условия, усмотрев в них оскорбительную попытку низвести Германию до экономического рабства.
Гувер пытается воздвигнуть плотину
Кризис теперь полностью сфокусировался на долге Германии, частном и государственном, который взлетел до небес с тех пор, как в 1924 году была проведена по Плану Дауэса стабилизация рейхсмарки. В 1920‑х годах большинство американских банкиров, включая «Дж. П. Морган и К°» и Бенджамина Стронга, как правило, рассматривали Германию как обычного очередного заёмщика, хотя с немного повышенным риском, не отличая операции с ним от предоставления кредитов на американские железные дороги или от колеблющихся курсов акций американских компаний. Они предполагали, что поддержка самого мощного центрального банка в мире и его золота застрахует их от любого потенциального риска из Германии, забывая, что это суверенная страна со своими собственными идеями о выплате долгов.
В отличие от американских французские банкиры были склонны рассматривать каждый немецкий заём как политический шаг в усилиях немецких учреждений аннулировать Версальский договор и восстановить довоенную немецкую целостность. Французский взгляд был гораздо ближе к реальности, подчеркивая смертельную ошибочность решения Бенджамина Стронга практически в одностороннем порядке связать после 1917 года американскую финансовую и кредитную структуру с валютной структурой послевоенной Европы.
К июлю 1931 года золотые запасы Германии, Австрии, Венгрии и большинства восточноевропейских стран иссякли, и большинство банков было закрыто.
Президент Гувер лично звонил американскому министру финансов и в ФРС, чтобы определить, насколько серьёзно пострадали американские банки в Европе, и определить какие шаги нужно предпринять. Близкий друг Гувера из крупного калифорнийского банка выразил обеспокоенность по поводу широко распространенной практики американских банков, выпускающих банковские акцепты (форма краткосрочных ссуд) немецким и другим европейским банкам. Эти акцепты обычно были 60 или 90-дневными ценными бумагами, обеспеченные только накладными на отправленные, но ещё не поставленные товары. Гувер запросил ФРС и Министерство финансов оценить, сколько подобных необеспеченных кредитов предоставлено европейским банкам. {235}
Федеральная резервная система сообщила президенту, что, по её оценке, самое большее это было всего 500 миллионов долларов, называя эту сумму ничем не угрожающей американским банкам. Опасаясь худшего, Гувер заказал независимую оценку у правительственного Контролёра денежного обращения[16]. Его оценка составила тревожные 1,7 миллиарда или больше долларов. Эта сумма уже угрожала всей слабо капитализированной американской банковской системе, если новость о ней просочится наружу.
Когда Бенджамин Стронг, чтобы помочь Банку Англии противостоять французскому изъятию золота, снизил в 1927 году процентные ставки Нью-йоркского Федерального резервного банка, американские кредиты Европе взлетели до небес. Европейские банки были готовы платить огромные проценты, до 7% или больше, за отчаянно необходимые долларовые кредиты. В июле 1931 года Контролёр проинформировал Гувера, что европейские банки к тому времени были уже не способны проводить платежи по многим из этих банковских акцептов, которые американские банки пытались держать в тайне, чтобы избежать дальнейшей паники. {236}
Гувер послал своего заместителя министра финансов Огдена Миллза в Лондон, чтобы осторожно расспросить о том, в какой степени британские банки погрязли в подобных необеспеченных бумагах банковского акцептования. Банк Англии об этом ещё не задумывался, но через два дня дал первоначальную смету, ещё более подогревшую опасения по поводу стабильности золотого обменного стандарта: все английские банки наряду с голландскими и скандинавскими банками имели таких бумаг на более чем 2 миллиарда долларов.
Гувер оценил, что одни только немецкие, австрийские и венгерские банки держали целых 5 миллиардов долларов таких краткосрочных облигаций со сроком погашения через 60-90 дней, ошеломительную сумму. До этого момента ни у кого не было малейшего понимания об этом тотальном банковском риске.
Банкиры, заверенные, что кредиты в конечном счёте обеспечены поставкой физических товаров, давали взаймы индивидуальным заёмщикам. Поскольку весной 1931 года поток торговли замедлился, поставки через Германию, Австрию и Венгрию начали стремительно падать. Ценные бумаги, основанные на ожидаемой коммерческой торговле, перестали что-либо стоить, весьма похоже на то, как в период краха 2007-2008 годов начала лавинообразное падение стоимость секьюритизированных облигаций на нескольких триллионов долларов после дефолта субстандартной ипотеки и других американских закладных.
Более краткосрочные заимствования заведомо превышали 5 миллиардов долларов долгосрочного заимствования, которое было предпринято немецкой промышленностью, муниципалитетами и правительствами.
В своих мемуарах Гувер подробно изложил свою реакцию, когда он тогда осознал размеры разваливающейся европейской долговой пирамиды:
«Мина, которая лежала в основе мировой экономической системы, теперь ясно представала перед глазами. Теперь очевидно, почему европейский кризис так долго откладывался. Они получали фиктивный вексель "А", чтобы оплатить вексель "Б" и свой внутренний дефицит. Не знаю, получал ли я когда-либо худший шок. Навязчивая перспектива массовых банковских банкротств и необходимость не проговориться американскому народу относительно причины и опасности, чтобы не навредить работе наших банков, не давали мне спать. Эта ситуация больше не была лишь помощью зарубежным странам к косвенной выгоде всех. Это был теперь вопрос спасения самих себя». {237}
К сожалению, было уже немного поздно спасаться. К тому моменту Гувер, несмотря на сильное противодействие министра финансов Меллона, публично призвал к соглашению о «выплате процентов по долгу» или к мораторию всех частных банков, которые держали немецкие и центрально-европейские краткосрочные обязательства. Меллон, который был в Лондоне вместе с госсекретарём Стимсоном на конференции по банковскому кризису, призвал Гувера обсудить ухудшающуюся европейскую ситуацию. Меллон убеждал президента согласиться на запрос Германии о дополнительных 500 миллионах долларов, чтобы удержать оборону. Гувер ответил, что это только исправит глупые ошибки частных банков, но не решит саму проблему.
Гувер настаивал, что «банкиры, а не наши налогоплательщики, должны взять на себя бремя решения». Несмотря на напряженные возражения Меллона, Стимсона и Банка Англии, Гувер выпустил свой публичный призыв к добровольному банковскому «соглашению о невостребовании долгов». Лондонская конференция на тот момент утвердила Мораторий Гувера, то же сделал и новый Банк для международных расчётов в Базеле, который Гувер попросил наблюдать за добровольным планом. Группа нью-йоркских банков сказала президенту, что они против моратория на востребование долгов, вынудив в итоге Гувера согласиться с новым американским правительственным займом Германии.