В общем, зима будет тяжелая для меня во всех отношениях. Почка моя, если это только была почка, благополучно поправилась.
Люлик, как я вам уже писал, находится под Ленинградом на даче у своей тети. Сашенька тоже под Ленинградом у Александры Льв[овны].
От Левы не имею ни слова около пяти месяцев.
Очень это печально, что вы не можете больше помогать Александре Льв[овне], ей, бедной, очень тяжело, и я не смогу проявить в этом направлении должной инициативы.
Леля вам кланяется. Крепко целую.
Ваш
Сергей[3/XI 33]
Дорогие мои!
Вот уже около недели, как получил мамино письмо от 7-ого октября и никак не выберу времени, чтобы сесть за ответ. Очень много приходится работать, особенно последний месяц, т. к. Леля сейчас без работы.
На занятиях в Институте я чувствую себя примерно так же, как шахматист, играющий «а l’aveugle» [106] несколько партий в шахматы. У меня в один день бывают подряд занятия по четырем или трем различным предметам. Так что я должен держать в голове целый ассортимент самых разнообразных формул и выводов.
Два месяца все же прошло, а в январе будут двухнедельные каникулы, можно будет немного передохнуть. А там, после января, придется многое начинать сначала. Это, конечно, намного скучней, но зато значительно легче.
Я написал Ане письмо относительно Люлика (он живет здесь), но пока ответа еще не имею.
Ваше предложение очень заманчиво, но боюсь, что ничего из этого не выйдет. А очень его жаль. Воспитание, которое дается ему «знаменитой» няней, оставляет желать очень многого.
Да и при Ане немногим лучше было.
Больше пока ни о чем не пишу, буду посвободней – напишу подробное письмо.
Леля шлет вам привет. Целую.
Сергей
P.S. Я начал безнадежно лысеть.
3/XI 33 г.
Из книги Л.Д. Троцкого «Дневники и письма» Страницы дневника. Записи 1933 года
Перед отъездом
Итак, на наших паспортах проставлены отчетливые и бесспорные французские визы. Через два дня мы покидаем Турцию. Когда мы с женой и сыном прибыли сюда – четыре с половиной года тому назад, – в Америке ярко горело солнце «просперити». Сейчас те времена кажутся доисторическими, почти сказочными.
Принкипо – остров покоя и забвения. Мировая жизнь доходит сюда с запозданием и в приглушенном виде. Но кризис нашел дорогу и сюда. Из года в год на лето из Стамбула приезжает меньше людей, а те, что приезжают, имеют все меньше денег. К чему обилие рыбы, когда на нее нет спроса?
На Принкипо хорошо работать с пером в руках, особенно осенью и зимою, когда остров совсем пустеет и в парке появляются вальдшнепы. Здесь нет не только театров, но и кинематографов. Езда на автомобилях запрещена. Много ли таких мест на свете? У нас в доме нет телефона. Ослиный крик успокоительно действует на нервы. Что Принкипо есть остров, этого нельзя забыть ни на минуту, ибо море под окном, и от моря нельзя скрыться ни в одной точке острова. В десяти метрах от каменного забора мы ловим рыбу, в пятидесяти метрах омаров. Целыми неделями море спокойно, как озеро.
Но мы тесно связаны с внешним миром, ибо получаем почту.
Это кульминационная точка дня. Почта приносит новые газеты, новые книги, письма друзей и письма врагов. В этой груде печатной и исписанной бумаги много неожиданного, особенно из Америки. Трудно поверить, что существует на свете столько людей, кровно заинтересованных в спасении моей души. Я получил за эти годы такое количество религиозной литературы, которого могло бы хватить для спасения не одного лица, а целой штрафной команды грешников. Все нужные места в благочестивых книгах предупредительно отчеркнуты на полях. Не меньшее количество людей заинтересовано, однако, в гибели моей души и выражает соответственные пожелания с похвальной откровенностью, хотя и без подписи. Графологи настаивают на присылке им рукописи для определения моего характера. Астрологи просят сообщить день и час рождения, чтоб составить мне гороскоп. Собиратели автографов уговаривают присоединить мою подпись к подписям двух американских президентов, трех чемпионов бокса, Альберта Эйнштейна, полковника Линдберга и, конечно, Чарли Чаплина. Такие письма приходят почти исключительно из Америки. Постепенно я научился по конвертам отгадывать, просят ли у меня палки для домашнего музея, хотят ли меня завербовать в методистские проповедники или, наоборот, предрекают вечные муки на одной из вакантных адских жаровен. По мере обострения кризиса пропорция писем явно изменилась в пользу преисподней.
Почта приносит много неожиданного. Несколько дней тому назад она принесла французскую визу. Скептики – они имелись и в моем окружении – оказались посрамлены. Мы покидаем Принкипо. Уже дом наш почти пуст, внизу стоят деревянные ящики, молодые руки забивают гвозди. На нашей старой и запущенной вилле полы были этой весной окрашены такого таинственного состава краской, что столы, стулья и даже ноги слегка прилипают к полу и сейчас, четыре месяца спустя. Странное дело: мне кажется, будто мои ноги немножко приросли за эти годы к почве Принкипо.
С самим островом, который можно пешком обойти по периферии в течение двух часов, я имел, в сущности, мало связей. Зато тем больше – с омывающими его водами. За 53 месяца я близко сошелся с Мраморным морем при помощи незаменимого наставника. Это Хараламбос, молодой греческий рыбак, мир которого описан радиусом примерно в 4 километра вокруг Принкипо. Но зато Хараламбос знает свой мир. Безразличному глазу море кажется одинаковым на всем его протяжении. Между тем дно его заключает неизмеримое разнообразие физических структур, минерального состава, флоры и фауны. Хараламбос, увы, не знает грамоты, но прекрасную книгу Мраморного моря он читает артистически. Его отец, и дед, и прадед, и дед его прадеда были рыбаками. Отец рыбачит и сейчас. Специальностью старика являются омары. Летом он не ловит их сетями, как прочие рыбаки, как ловим их мы с его сыном, а охотится на них. Это самое увлекательное из зрелищ. Старик видит убежище омара сквозь воду, под камнем, на глубине пяти, восьми и более метров. Длиннейшим шестом с железным наконечником он опрокидывает камень, – и обнаруженный омар пускается в бегство. Старик командует гребцу и вторым шестом, на конце которого укреплен маленький сетчатый мешок на квадратной раме, нагоняет омара, накрывает его и поднимает наверх. Когда море подернуто рябью, старик бросает с пальцев масло на воду и глядит через жирные зеркальца. За хороший день он ловит 30, 40 и больше омаров. Но все обеднели за эти годы, и спрос на омаров так же плох, как на автомобили Форда [107] .
…Мы объясняемся с Хараламбосом на новом языке, постепенно сложившемся из турецких, греческих, русских и французских слов, сильно измененных и редко употребляемых нами по прямому назначению. Фразы мы строим так, как двух– и трехлетние дети. Впрочем, наиболее частые операции я твердо называю по-турецки. Случайные свидетели заключили отсюда, что я свободно владею турецким языком, и газеты сообщили даже, что я перевожу американских писателей на турецкий язык. Явное преувеличение!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});