поближе к столику, устремив взоры на доску с фигурами. Даже Леха и тот заинтересовался игрой Погожева с кэпбригом. Но в каюту не входил, он стоял у раскрытых дверей, что-то не спеша дожевывая.
— Только без советчиков, — предупредил Осеев.
Но разве такое бывает. Не проходит и пяти минут, как начинаются комментарии, предположения того или другого хода. Вначале робко, а затем — в открытую.
Советчики мешали, игра не клеилась. А когда зашел разговор о рыбе, то и вовсе играющие, точно по инерции, передвигали фигуры, не вдумываясь в ходы.
Зато разговор о рыбе получился замечательный.
Все началось с того, что Витюня внес предложение сделать свои, рыбацкие шахматы, в которых бы все фигуры были из рыбы. Сначала засолить будущую шахматную фигуру, а затем хорошо провялить. Одна такая «фигура» уже имелась — осетренок. Стоял тот осетренок в кабинете Гордея Ивановича с незапамятных времен, и никаких признаков порчи. Постаментом ему служил проволочный штырь, вделанный в досточку-подставку.
— Тут и мудрить не надо, — бурно развивал свою идею Витюня. — Вместо коня — морского конька поставим, а короля заменим дракончиком. Потому что у него корона...
Идея захлестнула Витюню с ног до головы: глазки его плутовато метались из стороны в сторону, руки выделывали в воздухе какие-то вензеля, да и весь он был словно на иголках, а не на мягком диване.
— А вместо пешек — рыбу-солдата...
— Не бреши, такой рыбы немае, — усомнился Леха, поначалу с интересом слушавший поммеха.
— Есть, дорогой мой салажонок, — снисходительно заверил Витюня кока. — И не только солдат, но и хирург, и еж, и собака. Даже рыба-попугай имеется.
Тут в разговор вступил стармех. Он не спеша разминал сигарету и говорил:
— Когда я ходил в загранку, радист с нашей посудины решил в Японии собаку-рыбу попробовать. Там ее называют фугу. С трудом отходили беднягу. Чуть не окочурился. А японцам хоть бы что.
— Бывает, когда одна и та же рыба, напримэр, у берегов Амэрики — что надо, а у острова Барнэо — яд страшный, — добавил помощник капитана.
— С чего бы это? — спросил Леха, пораженный.
— Задай вопрос полэгче, — отвечает Сеня. — Сама наука в тупике от таких фокусов.
— Сигуатера, — сказал Осеев, делая Погожеву шах офицером. Но так как никто из присутствующих такого слова сроду не слыхивал, пояснил: — Так называется отравление морскими рыбами. В южной части Тихого океана и Вест-Индии это целая проблема. Главное, иногда рыбы внезапно становятся ядовитыми. До этого их, может, всю жизнь ели — и ничего. А тут — на тебе. Отчего и как это получается — одни догадки... У нас барабуля самая вкусная рыба. А у берегов Полинезии и Восточной Африки — ядовита... Кстати, Фомич, императоры древней Японии строго-настрого запрещали своим солдатам есть фугу. У тех, кто нарушал приказ, конфисковывали имущество, жестоко наказывали и выгоняли из армии... Так же поступал и Александр Македонский.
— Тебе, кэп, профессором быть — восхищенно выдохнул из себя Витюня. — Как ты все эти мудреные слова запоминаешь? В моем черепке они, хоть убей, не удерживаются... Сигуатера. Язык поломаешь.
Действительно, у Виктора память была на редкость цепкая на всякие заковыристые словечки. Погожев подметил это с первого же знакомства. И не меньше Витюни завидовал памяти кэпбрига. Но сам Осеев в этом не находил ничего особенного. И больше всего не переносил слова «забыл». Лучше сошлись на что угодно, только не на забывчивость.
— А у нас немае цеи сыгу-стэры? — встревожился Леха.
— Во! Правильно, Леха! Так ее и называть надо: сыгу-стерва! — подхватил Витюня. — У нас, Леха, сыгу-стервы нема. Так что твоя жизнь в безопасности.
— А дракончики? — сказал Погожев, которому тоже хотелось блеснуть своей эрудицией в этом вопросе. Правда, эрудиция эта у Погожева дракончиками и заканчивалась. Но зато с дракончиками он знаком с детства. Да еще как знаком: первой в жизни рыбой, которую он еще в детстве самостоятельно поймал на самодур, случайно, оказалась — дракончик. Хорошо, что вместе с ним в шлюпке находились более опытные рыбаки и вовремя предупредили, а то бы схватил руками. Прежде чем снять с крючка и выбросить дракончика за борт, Андрей долго бил его по голове совком для вычерпывания воды. С тех пор Погожев стал от дракончиков словно заговоренный. Хотя их водилось в море у южного побережья полным-полно. Только стоило опустить леску до дна. Особенно в летнее время и когда под тобой дно илистое или песчаное. Дракончик зарывался в мягкий грунт так, что видна была только голова. И поджидал жертву. Чуть чего, он сразу же поднимал плавник и растопыривал жабры, приводя в боевую готовность свои ядовитые шипы. Шипы у дракончиков острые, как иголки. Уколы их такие болезненные, что пострадавший мог потерять сознание.
— Дракончики — это нэ то, — возразил Кацев. — У дракончиков ядовитые только колючки. Правда, Фомич? Рыбаки-грэки дракончиков хорошей рыбой считали. Срэжут ножницами ядовитые колючки и — в сумку.
С дракончиков разговор перешел на скатов-хвостоколов, которых чаще называют тут морскими котами. Они попадаются в невод чуть ли не при каждом замете. Когда сеть смыкается, скаты кружат в верхних слоях воды, словно таинственные доисторические птицы. У рыбаков считается шиком иметь вязальную иглу из жала хвостокола. Эти иглы, как семейные реликвии, переходят по наследству от отца к сыну, от деда к внуку. Жало очень прочное, внешне похоже на кинжал с острым концом и бывает длиной до сорока сантиметров. Согласно версиям «Одиссеи», наконечник копья, которым Телегон убил Одиссея, был сделан из жала хвостокола, данного Телегону волшебницей Цирцеей...
А Витюня уже выкладывал свою версию, как его дружок квартирантке-курортнице вместо камбалы морского кота подсунул.
— Так у кота же хвист, шо ты брешешь, — сказал Леха.
— «Хвист», — передразнил его Витюня. — Давно ты узнал об этом хвосте? То-то же. Хвост в таких случаях отрубается... Все было бы в полнейшем ажуре, если бы не земной тезка морского кота. Почистила чудачка свою «камбалу», ну а всякие там отходы коту бросила. Чтоб и он полакомился. Только тот шарахнулся от ее угощения, словно от камня. Это насторожило курортницу. А тут еще черт соседа принес по какому-то делу.