Читать интересную книгу Мой папа-сапожник и дон Корлеоне - Ануш Варданян

Что ж, папа, как всегда, не стал ломать обстоятельства, он просто сумел постараться и уловить нужный момент, как серфингист волну. Туфли туфлями, но и жить как-то нужно. Так началась великая челночная эра. Хачик сколотил прочный коллектив, состоящий в основном из крепких бабёшек – женщин лет сорока – сорока пяти, бывших библиотекарей, учителей, инженеров и даже одной особы с научной степенью – кандидата экономических наук. Они стали ездить на специальных автобусах в самое близкое, даже ближайшее к нам «зарубежье», то есть в финский город Лаппеэнранта. Оттуда везли хозяйственную ерунду, порошки, мыла, сумки, кое-что для личной гигиены, подушки, одеяла, сумки на колесах, ну и прочее, бытовое и копеечное. Мужчины почему-то этой работы не выдерживали. Автобусы – поначалу их было всего два, – закупленные отцом, пользовались популярностью. Они были чуть удобней и намного чище, чем автобусы обычных перевозчиков. В путешествия стали напрашиваться и другие челноки. Пришлось прикупить еще пару автобусов, а потом и еще. Так, почти не заметив этого, отец стал хозяином транспортной компании. Он заботился о многих и теперь думал, что он окончательно стал доном Корлеоне, который достиг уважения, не пролив ни капли крови. Тот эпизод в Душанбе, куда были посланы его верные воины – троица из сумасшедшего дома, – он постарался не то чтобы забыть, но поместил в памяти отдельно от всего остального. И вновь ошибся. Вернее, поспешил с выводами.

Однажды произошло страшное. На темной дороге автобус отца затормозил. Была ночь, и женщины не обратили на это особого внимания. Многие спали. Возможно, водителю дяде Саше показалось, что он наехал на что-то. Машину действительно повело в сторону, и он, молодчина, вовремя остановился. Вышел, посмотрел и не поверил своим глазам: проколы были по всем четырем колесам. Метров за двадцать от раненой машины обнаружился и виновник чрезвычайного происшествия – лента шипастого «ежа». Дядя Саша тихо выматерился и поднялся с корточек. И тут его голова встретилась с чем-то безжалостно твердым, и водитель потерял сознание. Он упал лицом в мокрый асфальт, в опасной близости от шипа.

Несколько человек, сравнительно молодых и безусловно жестоких, в темных тренировочных костюмах и вязаных шапочках, надвинутых на самые брови, вошли в салон автобуса. Один выстрел в потолок, пробивший крышу автобуса, немедленно сигнализировал пассажиркам, что к чему. Во всяком случае, так казалось бандитам. Определив приоритеты, налетчики легко справились с беспомощными женщинами. Челночницы были обобраны до нитки. Бандиты захватили не только папин товар, но и обобрали бедных женщин, сняв с них кольца и серьги, выпотрошили кошельки, сгребая жалкие деньги. Они взяли даже дешевенькие часы, у кого были, и пару редких в массе мобильных телефонов.

Хачик покрыл расходы. Не то чтобы безропотно, но без всяких внешних эмоций. Выплатил женщинам жалованье, шоферу лечение, остальное было его прямым убытком. Так и записал – «потеря товара по обстоятельствам чужого злоумышления». То есть не сам, конечно, записал, а велел бухгалтеру.

– Так не говорят, – сказала мама.

– Так не делают, – ответил отец.

Вроде бы замялось дело. Но ограбление повторилось.

Пережившая его уже однажды кандидатша экономических наук громко возмутилась:

– Опять?! Я тебя запомнила, гнида. – В своем обращении женщина решила использовать далеко не академический лексикон. И это были ее последние слова.

Очередь из автоматического пистолета прервала не только ее речь, но и жизнь. Очередь полоснула по животу кандидатши, зацепила по ходу еще пару человек.

Бандитская доля, она такая – первая кровь всегда бывает первой, но последняя, как правило, твоя. Этого те мальчики в черных шапочках еще не знали.

Хачик был потрясен. В Армении мы крови не видели. Там был кукольный театр. Здесь – гладиаторские бои. И готов ли ученик дона Корлеоне к войне, должно было показать не время – мгновение.

Чего он хотел? Уважения? Но его уважали. Власти? Я почему-то до сих пор думаю, что это стремление в нем отсутствовало. Власть ему делегировали другие – те, кто уважал. Он хотел постичь судьбы мира, какую-то загадку в дыхании человека, но отлично знал, что в одиночку этого сделать не сможет. А достойных соратников не было. Единомышленников не было – ибо мыслями своими Хачик делился скудно. Его уникальность, зародившись в нем, им же и кончалась. Из таких, как мой отец, со временем, подумывал я, получаются отличные маньяки.

Когда он взглянул на фотографии с место нападения на автобус, у него закружилась голова. Кровь толчками забухала в уши, словно кто-то надувал там меха. Хоть он и сидел, но показалось, что вот-вот упадет. Тонкими пальцами ухватился за край стола. Извинился. Майор Тарасов внимательно посмотрел на вызванного Бовяна и мысленно поставил ему плюс. Переживает мужик. По всему видно. За годы работы он научился распознавать показное от искреннего. Потом он рассказал все, что полагалось знать отцу. Ведь он и его бизнес в этой истории явно тянули на роль косвенных пострадавших.

– Орудует банда из местных. Но они отморозками еще недавно были. Потом влились в группировку Н-ских. А те еще большие отморозки, только хорошо организованные. Так что делай, друг, выводы.

– Какие? – с надеждой спросил папа.

– Ну воевать против них мы не сможем, как ни крути, – заявил Тарасов, предвосхищая целую группу вопросов и предложений. За годы работы Тарасов научился распознавать, какой вопрос ему задаст человек, после того как пройдет первый шок.

– Но как же так? – растерялся папа. Он как раз раздумывал над тем, как сформулировать ловчее по-русски предложение накрыть банду преступников и вчинить им по полной.

– И не проси, – грустно сказал Тарасов.

– Я не прошу, просто это странно.

– И нам странно. Но предпринять мы ничего не можем. Честно.

– Так а что же мне делать?

– Ну, наверное, – Тарасов искал ответ. – Ездить другими дорогами. Или, – его постигло озарение – Заняться другим бизнесом!

Нужно было немного поразмыслить об этом. Отец вернулся домой, рассказал обо всем Люсе. Я подслушал разговор и записал его. Перечитав, я понял, что особенно нравится мне папин пассаж о майоре Тарасове:

– Понимаешь, Люся, он хороший человек. Очень хороший. Но совершенно бесполезный. Ему даже самому от себя пользы нету.

– Здесь очень много таких людей.

– Почему? Заурядных и у нас хватало.

– У нас даже самый заурядный любит свою семью. А здесь люди потеряли смысл слова «семья». Семья здесь не святое. Это иногда долг, а иногда обуза.

– Неправда! У нас хорошие соседи. Я видел, какие у них семьи.

– Хачик, опомнись! Ты видел лишь внешнее. Кто из них пускал тебя внутрь или хотя бы пригласил в дом?

– Никто, – пришлось признать отцу.

У него временами словно прерывалась связь с внешним миром, как будто короткое замыкание происходило. Эдакий кратковременный когнитивный диссонанс. Для того чтобы восстанавливать полноценную картину бытия, Хачику нужна была Люся, но, чтобы поддерживать прочную связь с миром, нужны были все мы. И особенно дети. Видимо, он всерьез надеялся, что следующее, так сказать, поколение имеет какие-то бонусы перед неведомым создателем, в которого Хачик верил, хоть все-таки, временами, сомневался. А мы с сестрами были тогда слишком юны, мы не знали мира целиком и жили лишь в ограниченном его сегменте. И именно этот сегмент – мечты наши, фантазии, оторванность от реальности, – этот фрагмент не нужен был для нынешней российской мозаики Хачика Бовяна. Он страдал – ведь и сам был мечтателем. Он хотел бы не изменять себе, но выходило погано. Купчинский ангар вымораживал фантазию.

Хачик понял: мир здесь отчетливо делится на две неравных части – нормальный, населенный всеми: и женщинами, и детьми, и стариками, и молодыми мужчинами, – и второй – невидимый, сворачивающийся спиралью к центру, к точке, к пустоте. Этот мир был словно подпольем первого, но там и варились судьбы мира. Это существовало примерно так же, как при официально признанном искусстве существует андеграунд или при публичной экономике еще и теневая. Это мир спекулянтов и авангардистов, компьютерных хакеров и всевозможных гениев.

В папином случае подполье реальности и было единственной реальной силой в стране. Там правили безжалостные мужчины, там молодые истребляли соперников, а заодно и уважаемых авторитетных стариков. Вон отсюда, вон, вон! У вас есть деньги? Все, нету денег. У вас есть бизнес? Оговорим условия. Нет прибыли? И голова строптивца летела в каменную стену. Но была и логика в этом бреду, очень простая логика: мир – страдание, мы все умрем, поэтому умри ты сегодня, а я завтра.

Я так и представлял себе этот мир – подполье, огонь, закопченные чаны, в них бурлит какая-то мерзкая, вонючая дрянь. Пары этого варева доходили доверху и отравляли политику, экономику и искусство. И поскольку мы жили вне прямого взаимодействия с политикой или искусством, а наша семейная экономика в России имела унылые черты средненького бизнеса, Хачику казалось, что его минует беда прямого столкновения с передовым подпольем рэкетиров, бандитов или их руководителей. Хачик не хотел туда, он сопротивлялся всеми силами. Отец старательно избегал опасных топей, но вокруг все было отравлено. Честный труд и безграничность мечтаний, по его мнению и опыту, – вот достаточные условия успеха. Но Россия – колоритный, вечно живой, пульсирующий ад – требовала других подходцев.