Читать интересную книгу Несколько печальных дней (Повести и рассказы) - Василий Гроссман

Вдруг он подумал, что целую неделю не увидит Екатерины Георгиевны, захотел вспомнить ее лицо, голос - и не мог.

- Ох ты! - громко, почти испуганно сказал он и приложил руку к холодному стеклу, потом к груди.

Чувство тоски охватило его, ему мучительно захотелось вернуться. Ведь отъехали не больше пятидесяти километров - может быть, соскочить на ходу? За ночь он бы мог дойти до Москвы.

Он привстал, - проводник стелил нижние постели, попутчики курили в коридоре.

Только сейчас он по-настоящему понял, что произошло. Видеть ее, видеть, говорить с нею. Он задохнулся, точно ему нечем было дышать...

Ночью он беспокойно спал, часто просыпался и глядел через стекло, залепленное мокрым снегом. Его огорчало, что поезд все шел и шел, удалялся от Москвы, шел быстро; внизу тревожно позванивали пустые бутылки.

Утром он проснулся и отдернул занавеску. Поезд стоял. Он увидел молодую, зеленую траву, украинские хаты с мраморно-белыми стенами, освещенными солнцем; босые дети бегали вдоль поезда, поднимая к окнам кувшины с молоком, покрытым толстой шоколадной коркой. Он взглянул вверх и зажмурился, - солнце весны сияло на всем огромном просторе светлого неба.

Он широко осклабился, точно заглатывая весну, тепло, свет, подтянулся к стеклу, уперся в него лбом: оно было теплым. Окна верхнего этажа станционного здания были открыты настежь: молодая женщина, склонив голову, расчесывала волосы и поглядывала на пассажиров из темной, казавшейся прохладной комнаты.

Вскоре поезд тронулся. Попутчики внизу восхищались весной и теплом; режиссер то и дело, волнуясь, говорил:

- Тракторы! тракторы! Глядите: тракторы! А вот керосиновые цистерны... грузовик... Ради бога, посмотрите: какие-то башни, а там провода уходят в поле... Что происходит в этой изумительной стране! - вкрадчиво, точно убеждая кого-то, говорил он. - Это, знаете... - Он закрыл глаза и пошевелил пальцами: - Это миллиарды, триллионы пудов тяжелой, страшной земли поднялись в воздух и сделали огромный прыжок, вместе с людьми, домами, садами прянули на пять веков вперед...

- А доезжачего и лисицы там не видно? - насмешливо глядя на писателя, спросил Ефремов.

А поезд все шел, по весенним полям, под весенним солнцем.

Ефремов раскрыл портфель и начал читать бумаги - полугодовой отчет донбассовского завода. Некоторые цифры восхищали его, другие вызывали недоумение. Со стороны могло показаться, что он читает письмо, полное неожиданных, веселых и неприятных новостей, а не отчет, на три четверти состоящий из цифр.

Вдруг над головой его раздался треск, теплые капли брызнули ему в лицо, залили бумагу.

Внизу захохотали. Мортирыч крикнул:

- Скорей, скорей, спасайтесь!

Оказывается, что из лежавшей на сетке бутылки выскочила пробка: оранжевое пиво, блестя на солнце, текло на пол, и рыжая пена, треща, лезла из зеленого бутылочного горлышка.

- Весна, пиво бродит, - сказал Ефремов, вытирая лицо и с удовольствием вдыхая хмельной запах.

- "Когда цветет виноград, играет старое вино", - есть такой роман у Шпильгагена, - сказал писатель.

- "Le vin est tire, il faut le boire" 1, - есть такая французская поговорка, - сказал режиссер.

1 Вино откупорено - его надо пить.

Мортирыч снял сверху полупустую бутылку.

- Давайте мы его, бунтовщика, без стакана, - и приложился к бутылке.

Ефремову захотелось, чтобы Екатерина Георгиевна сидела здесь рядом, щурясь от солнца, глядя в окно, слушая шутки режиссера, и он снова, как вечером, почувствовал тоску по ней.

Основа... Змиев... Балаклея... Святогорск. К пяти часам они подъехали к Красному Лиману.

- Ну, вот он, Донбасс! - сказал писатель. - Кончилось царство травы и деревьев. Здесь начинается страна дыма, угля, стали.

- Ну, какой же это Донбасс?! - сказал Ефремов. - Бассейн с Краматорской, а здесь еще Славянск, курорт.

Но и в Донбассе продолжалась весна.

Земля была вскопана. Заходящее солнце освещало ее спокойным, желтым светом. Казалось, что мир облит прозрачным медом. Рабочие в черных и синих комбинезонах, белоголовые ребята, женщины - все копали землю, строили изгороди, сажали семена. Обнаженные ноги женщин казались молочно-белыми на фоне жирной, черной земли. Огороды были всюду - они смело зеленели у огромных заводских зданий, полных темного огня, они вползали между домиками поселков; часто густой, черный дым из заводских труб застилал землю, и казалось, что земля клубится, движется...

- Какая сила! - говорил режиссер. - Дым, железо, и тут же рядом женщина, светлая зелень и мужья, только что вышедшие из огня.

- Да, боюсь только, что дым сожрет эту зелень, - сказал писатель.

- Нет, зачем? - возразил Ефремов. - Пишут, что за границей дымовые газы отводят в парники и получают богатые урожаи. Дым - ведь это углерод: из него строятся растения.

- Ах, черт! Цветы из дыма - это красиво.

- Да, цветы из дыма, - повторил Ефремов. - Таких примеров много можно подобрать. Чего, кажется, гаже - трупное сало? А из него динамит можно сделать. Как загремит, во славу жизни!

И он огорчился, что сказал интересное, а жены не было, чтобы послушать.

Они приехали в Сталине поздно вечером. Дрожащие огни рудников сияли как скопления звезд, фонари далеких шахт смутно белели молочными туманностями.

Перед вокзалом на круглой площади стояли машины. Ефремов обошел их, и один из шоферов, молодой парень, помахал перчаткой и радостно, точно родственнику, закричал:

- Сюда, сюда!..

В прошлогоднюю поездку этот парень возил Ефремова в пароконной пролетке.

Он сел в машину рядом с шофером, с удовольствием прижался спиной к прохладной подушке. В длинной очереди к автобусу он вдруг увидел своих попутчиков и предложил их подвезти в город.

Они всю дорогу ругали каких-то людей, все перепутавших и забывших, и были так огорчены, что даже не посмотрели на величественные темные терриконы Ветковского рудника, на гирлянды огней Смоляниновской шахты, на огромное зарево над металлургическим заводом... Вскоре они въехали в город, и прохладный степной ветер сразу исчез, а воздух сделался теплым, почти душным, как летом.

Подъехав к гостинице, Ефремов спросил шофера:

- Как там: начальство еще на заводе?

- А где им быть? - рассмеялся шофер.

- Тогда подождите пятнадцать минут, я вместе с вами поеду.

Он спросил у дежурного ключ от заказанного для него заводом номера и поднялся на второй этаж. Войдя в комнату, он посмотрел на кровать, застеленную свежим бельем, на откинутое мягкое ухо одеяла и сокрушенно сказал:

- Надо в Москву спешить, товарищ.

Ефремов разделся, осмотрел свои голые ноги и ужаснулся тому, что они волосатые. Никогда он не замечал, что его ноги так некрасивы.

"Что делать? - подумал он. - Мазаться дымящей серной кислотой?"

В комнате было очень тихо, все предметы крепко стояли на своих местах, и от этого кружилась голова. Вот, казалось, снова застучат колеса, задребезжат бутылки в сетке, стакан поползет со стола.

Вода в умывальнике была свежей, ледяной. Он долго мылся, было приятно обливать перегретое, потное тело. От холодной воды у него вдруг застучали зубы. Потом, когда он вытерся и надел свежую сорочку, захотелось спать. Он оделся, взял портфель и пошел к двери.

Внизу, возле девицы-портье, дремали на чемоданах писатель и режиссер, а Мортирыч басом говорил в телефон:

- Ответственный дежурный обкома... с вами говорит личный секретарь писателя Ковылина... Ну да, конечно, московская группа... Сидим на чемоданах. Вот спасибо, товарищ. Он ведь совершенно измучен дорогой. Эй, дежурная товарищ! Пожалуйте! - весело сказал он. - Вас из обкома просят к телефону.

Ефремов вышел на улицу; шофер и два красноармейца сидели на ступеньках, грызли семечки, а перед ними стояла молодая женщина и сердито говорила:

- Тьфу на вас, Миша! А еще партейный - и такие слова! Вот я вашей жене скажу.

- Ну и скажи, в чем дело! - задорно отвечал шофер, а красноармейцы с восторженным выражением смотрели на него.

- Что ж, товарищ Миша, поедем? - спросил Ефремов.

- Ну и что: поедем! - задорно, точно споря, сказал Миша и поднялся.

Они проехали мимо белых лабазов, освещенных электричеством.

- Вы думаете, дорога как в прошлом году? - сказал шофер. - К нам шоссе прошло - в самый завод.

- Ну, а вообще что? Как живется? - спросил Ефремов.

- Вот, пожалуйста! - ответил шофер. - Просто скажу тебе: подумаю иногда про жизнь - и смешно делается. Верно, смешно! Мы с отцом в Донбасс пришли, я еще маленький был; ночью на станцию приехали, я, как посмотрел на завод, заголосил: "Пожар! Небо горит!" Ей-богу! И вот как испугался - и ни в какую: шахты боюсь, завода боюсь, даже не подхожу. Определился на конный двор, состоял там, ну, просто сказать, кучером, а сейчас вот, сам видишь.

Ефремов все поглядывал по сторонам: великая сила завода и шахт чувствовалась во всем - и мощный гул воздуходувок, и зарево, охватившее добрую половину огромного степного неба, и рев паровозов, и яркие дуговые фонари, и голубые, пугающие вспышки автогенных аппаратов, и даже воздух, весь пропитанный острым, волнующим запахом гашеного кокса, - все свидетельствовало о работе многих тысяч сильных людей.