Читать интересную книгу Лёд - Яцек Дукай

Пилсудский положил карту — и, вдруг подняв глаза, снова нахмурился, набежал тьмечью, окаменел.

— Но именно это полякам и нужно! — Он сжал кулак. — Льда! Льда! — Грохнул кулаком по массивной столешнице. — Любимый аргумент поляков: эмоции! Любимейшее состояние поляков: нерешительность! Только лишь замороженные в своем могущественном, конечном Государстве, вымороженные от всех тех бунтарских проявлений сарматскости, парламентарной болтовни, массы возможностей вольного выбора, салонной анархии, тех королевских лишьбыкакости и лишьбымыслия, крысиного разделения по псевдопартиям — только сжатые Льдом, придавленные необходимостью — только тогда способны они создать великую Польшу!

— Польша победит, поскольку не будет мочь не победить.

— Да! Именно так!

Демон Льда!

Я-оно схватилось с лавки, лишь бы вырваться из-под этой тиранической стереометрии.

— И потому вам не верят! Потому высылают предостережения Отцу Морозу!

И тут же я-оно перевело дыхание. Взяв в руку костяную пепельницу, сбрасывало в нее пепел ритмичными ударами пальца. Найти внутренний ритм — он всегда приносит покой и отрывает от навязываемых снаружи фиксаций.

— Если бы еще все считали, будто бы что-то способны сделать в этом замысле реального… — буркнуло под нос. — Но, чтобы вы там себе не надумали, собственноручно Льда на карте Европы вы не передвинете. Правда, если именно с таким приказом послали моего фатера на переговоры с лютами… Если кто в ПэПэЭс верит Бердяеву, тот прав в своем испуге.

Сжимая пальцы на пепельнице и самокрутке, сознательным усилием воли и тела подняло глаза от горящего конца папиросы на Юзефа Пилсудского. Тот глядел прямо, разве что слегка сгорбившись, ввинчиваясь в глубины души в поисках зарева наименьшего проявления стыда.

— Слишком долго живете вы в русской земле, — сказало я-оно, постукивая самокруткой по краю блюдца. — Слишком глубоко все это вошло в вас, за пределами Льда людей нельзя так воспринимать, от подобного отравления единоправдой нарождаются только сектанты-скопцы да цари-самозванцы.

— И от кого я эти разглагольствования слышу! Что вы там сами в «Аполитее» написали! Держава Льда! Государство Небытия! — Он погрозил пальцем, словно добрый дедушка разозорничавшемуся внучку. — Знаю я вас, интеллигентиков. На бумаге вы способны доказать преимущества всякой тоталитарной системы, и чем более тоталитарной — с тем большим наслаждением, наиболее поэтическим, набожным слогом; гегели, Марксы, бердяевы, так что иные прогрессивные души в тепленьких салонах всего света воскликнут от изумления, дамочки ручками всплеснут и в ваши объятия падут, студентишки с румянцем восхищения по кафешкам читать станут… Но когда приходит кто-то, чтобы реализовать этот совершенный проект, прекрасно описанный в книжке — сразу же из пана интеллигента вся кровь уходит, и закрывает гений глазки: ах, невинная жертва, ах, ах, трупик, покойничек — как же он нехорошо пахнет! Какой он гадкий! Заберите его от меня!

Я-оно стукнуло пепельницей о подоконник.

— Ничего вы не поняли! Весь смысл аполитеи заключается в том, чтобы не разрешить одному человеку обладать властью над другим человеком, всю необходимость передавая исключительно Истории — но не для того, чтобы творить непобедимых диктаторов, замороженных в своей диктатуре! Аполитея — это как раз и есть свобода от таких Демонов Правды, как вы! — В этом месте нацелило в Пилсудского палец, палец против пальца. — От диктаторов, царей, министров, чиновников! В ней нет уже места вольным решениям правительственных советников — имеются лишь ясные и очевидные исторические необходимости!

— Не понял? — Пилсудский иронично усмехнулся из глубин своей густой бороды. — Правит История — но кто управляет Историей, пан Герославский? Кто управляет Историей? — Он обошел стол, заходя от печи, приблизившись на четыре, на три, на два шага. — Вы проклинаете людское правления, человеческие диктатуры и империи — но ведь царь, даже самый могущественный, с миллионом чиновников, миллионами шпиков и агентов, с целым арсеналом чрезвычайных указов, кем он является по сравнению с правлением Истории? Беспомощное дитя! Чуть ли не анархист! А попробуй воспротивиться Истории, попытайся сунуть взятку логической необходимости, упроси математику, устраши идею…!

…Именно так! Так вот, тот человек, который возьмет власть над этим аппаратом управления исторического процесса — такой человек — диктатура, более жестокой невозможно представить — царство, больше которого невозможно и представить — окончательная автаркия — самодержавие, равное божественному — такой человек — такой человек…

Непонятно когда, но я-оно начало отступать перед Стариком, сбрасывая с лавки шкуры, упустив самокрутку, в конце концов, вжимаясь спиной в стену — а он подступал дальше, целясь пальцем в грудь — его палец победил.

— Герославский! — гремел Пилсудский. — Герославский! Затем я послал вас, за тем вас посылаю, — он стиснул костлявые пальцы в кулак, — чтобы вы схватили Историю за жопу!

Холодно, холодно, еще холоднее.

— А скольких вы послали после отца?! — Подскочило к столу, одним широким махом смело весь пасьянс, карты зашелестели, словно стайка перепуганных воробьев, даже сабака на печи морду подняла. — Где вы найдете такого Измаила, как мой фатер? Тот, кто обладает истинным характером, тот вас как раз слепо и не послушается! Абааса вы не зачаруете! Для вас, для Победоносцева, для царя на Дороги кто-то сойти еще и может — эти не спустятся!

Тот улыбнулся, теперь уже ангельски спокойный.

— Именно потому, — сказал, — я так и обрадовался, когда прочитал вашу Аполитею. — Он вытянул открытую руку. — Вот вы ссоритесь, но с кем ссоритесь — с самим собой, не со мной, ведь уже прекрасно знаете о себе правду. Мне не нужно вас ни в чем убеждать. Вы же сами мечтаете о Льде! Правда? Правда. Замерзло. Сейчас же только пойдите к пану Филиппу, покажитесь ему, поговорите душевно, как сын с отцом, как Мороз с Морозом. Ну. — Он сделал еще один энергичный шаг с вытянутой рукой. — Я же вижу, что вы за человек.

Холодно, холодно, еще холоднее. Княгиня Блуцкая, она видела первая. Тряхнуло головой. Что такого случилось той ночью на иркутской улице? Ведь так, на самом деле, люта не коснулось — даже если я-оно и помнит, будто бы люта коснулось. Из другого, другого прошлого родом.

Старик глядел.

Облизало губы.

— Они должны выслать курьера…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});