Они не слышали, как отец появился в прихожей, и продолжали спор. Эмми сказала:
– Ведь это мой родной дядя!
А Вилли упрямо ответил:
– Если не я, то об этом все равно кто-нибудь сообщит. Гляди, сколько народу! Мне же и всыплют: почему скрыл, промолчал?
– Но нельзя так сразу! Потом – ты же сам вызвал его на разговор.
– Ах, Эмми, ты ничего не понимаешь! Надо быть патриотом Германии. – Вилли стоял среди кухни с фуражкой в руках.
– Я понимаю, но… – Эмми остановилась, увидев в дверях неслышно появившегося отца.
– Ты куда это? – спросил Карл, кивнув на фуражку.
– Хочу немного пройтись. Кажется, я перепил. Здесь очень душно…
Так вот отчего у Карла остался неприятный осадок! Теперь понятно. Вилли хотел донести на его брата. Но ведь этого не случилось. Вилли снова повесил фуражку и вернулся в столовую. Мало ли что может взбрести ему в пьяную голову… Чепуха!
Вилямцек кончил бриться, вытер насухо бритву и налил в ладонь одеколон «Кельнише вассер» – тоже солидная фирма – и принялся растирать лицо.
– Иду, иду! – ответил Карл на зов Герды. – Какая ты нетерпеливая, женушка!
Супруги сели за стол завтракать остатками свадебного пира.
II
Эрна и Франц не были парой, на которую заглядываются прохожие. За время их двухлетнего знакомства едва ли случалось, чтобы хоть кто-нибудь оглянулся им вслед на улице и восхищенно сказал бы или просто подумал: «Смотрите, какая интересная пара, как они подходят друг другу!» Нет, такого случая не бывало. Да и что могло в них привлекать внимание? Оба они не были ни стройны, ни красивы и одевались не так, чтобы нарядами выделяться на улице. Поди-ка оденься элегантно в отделении готового платья у «Херти»! Эти эрзац-материалы выглядят так ужасно! И за каждый пустяк надо выстригать талоны. А выдают их не так-то много.
Но все это нисколько не смущало влюбленных. Они нравились друг другу, значит, были подходящей парой. И вполне возможно, если кто и оглядывался на них, то, увлеченные собой, они просто этого не замечали.
Эрне Кройц было двадцать семь лет, но упаси бог, если бы она кому в этом призналась, даже Францу! Это ее личное дело. Эрна не была лгуньей. Она просто придерживалась мнения, что женщине столько лет, на сколько она выглядит. А по лицу Эрны все равно ничего не узнаешь. Она меняется. Когда Эрна возвращается, усталая, с фабрики, ей можно дать и за тридцать, а в праздники или в субботние вечера совсем другое. Отдохнувшей, причесанной и самую малость подкрашенной – никто не даст и двадцати трех.
Низкорослая, с большим ртом и вздернутым носиком, далеко отстающим от классических форм, Эрна, конечно, не была красавицей. Но что оживляло и украшало ее лицо – это глаза и улыбка. Достаточно было Эрне чуточку улыбнуться – и тотчас же глаза загорались, немного щурились и лицо становилось таким привлекательным.
Если говорить о внешних чертах, Францу в подруге больше всего нравилась ее улыбка. Ну, и характер женщины тоже имеет значение, даже немалое, особенно если начинаешь подумывать, не сделать ли ее женой. Франц Вилямцек во многом походил на брата Карла – такой же плотный, с темными, рыжеватого оттенка бровями и глубокой ямкой на подбородке. С годами он так же, как брат, начал понемногу сутулиться, и от этого руки у Франца казались слишком длинными. Изъяны в фигуре Франц объяснял своей профессией, – пусть хоть сам Аполлон сядет на его место в сборочном цехе и десять лет, не разгибая спины, будет монтировать радиоприемники, он станет таким же. Сейчас Вилямцеку тридцать лет, а на завод к Симменсу он пришел в двадцать, когда был комсомольцем и красным фронтовиком. Конечно, это увлечение молодости. У них в ячейке удалось порвать списки, сжечь их. Может быть, поэтому, когда наци пришли к власти, они не привязались к Францу. Неразговорчивый и замкнутый Франц с переменой режима стал еще молчаливее. Так спокойнее. Неизвестно, зачем он только ввязался в спор с Вилли на свадьбе у брата. Как все-таки спиртное развязывает язык!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Обычно Франц не посвящал даже Эрну в некоторые свои мысли: политика – не женское дело. Он предпочитал слушать ее веселую болтовню, рассказы о происшествиях на фабрике или сам отвечал на ее расспросы. А бывало так, что он просто молчал или сидел с газетой, пока Эрна прибиралась в его холостяцкой комнате либо штопала ему белье. Эрна с первых же дней забрала в свои руки несложное хозяйство.
Жил Франц на самом верху пятиэтажного дома в районе Веддинга, занимая небольшую комнату под крышей, на чердаке. Но и в этом были свои особые прелести. Во-первых, днем здесь гораздо светлее, чем в других, нижних квартирах, выходящих окнами в вонючий и тесный двор, похожий на дымовую трубу, ну и, конечно, наверху больше воздуха. А квартплату хозяйка дома брала за чердак несколько меньше. Правда, высота комнаты не везде одинакова. Посредине ее мог стоять в полный рост человек и повыше их с Эрной, но в сторону окна потолок шел на крутой скос, повторяя покатость черепичной крыши. Практически это не имело значения – возле окна стоял стол, за которым, как известно, располагаются сидя. Приходилось лишь немного пригибаться, вставая или присаживаясь к столу. В этой вот комнатке, если они не уходили в кино или в «Луна-парк», Эрна и Франц чувствовали себя очень уютно, и Вилямцек все чаще возвращался к мысли, не пора ли им пожениться. Два года – достаточный срок, чтобы узнать человека. Вон Карл устроил свою судьбу за неделю и, кажется, не раскаивается в своем выборе.
…Вилямцек подземкой возвращался домой, задержавшись дольше обычного на работе. Как это он забыл предупредить Эрну! Еще в субботу Франц пообещал заехать в Целендорф, проверить приемник. Это на другом конце города. Он иногда подрабатывал такими заказами. Неисправность оказалась совсем пустяковой, но все-таки пришлось повозиться. Эрна небось обижается на него, но ничего, она знает, где лежит ключ, подождет. Он придет сегодня и скажет: «Давай-ка, Эрна, бросим тянуть волынку, пора нам пожениться». Или нет, лучше иначе. Он скажет так: «Эрна, разве тебя устраивает такая жизнь? Мне уж надоело жить на два дома. Давай поженимся».
Он представил, как улыбнется в ответ Эрна и глаза ее сразу засветятся, заблестят. Франц и сам мысленно улыбнулся Эрне.
А его подруга действительно начинала сердиться. Вот уже два с лишним часа она ждет, а Франца все нет и нет. Зашел небось с приятелем в локаль и слушает, как другие точат лясы. Сам-то он за час слова не вымолвит, только слушает.
За последнее время Эрна имела все основания быть недовольной Францем. Взять хотя бы эту свадьбу. Она, конечно, не скажет ему ни слова, но ей стало неприятно, когда он отправился к брату один. Эрна понимает – Францу неудобно знакомить ее с родными. Кто она такая? У них не было даже помолвки. Но вот это и огорчает. Что думает Франц? Разве он не замечает ее состояния, двойственного и неопределенного? Так можно жить месяц, два, ну, полгода, но не два года. А потом… Эрна еще не знала наверняка, но это вполне может быть… Францу она пока не скажет о своих опасениях. Сперва надо выяснить, думает ли он наконец жениться. Сама она вовсе не против ребенка.
Эрна успела все переделать – вытерла пыль, навела порядок в шкафчике, вымыла чашки, а первым делом, само собой разумеется, распахнула окно. Днем крыша нагревается, в комнате становится так душно, что нечем дышать. Теперь стало прохладнее. Еще бы, окно открыто часа два, вон уж начинает темнеть. Скоро можно зажигать свет. При свете в комнате гораздо уютнее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Наконец-то! Эрна услышала, как открылась входная дверь и в прихожей кто-то вытер ноги. Конечно, это Франц, у него есть ключ, он никогда не звонит. Но что это? Соседка сказала:
– Вторая дверь направо. Постучите, – может, он дома…
Почти тотчас же раздался осторожный стук. Кто бы это мог быть? К Францу никогда никто не заходит.
– Да, войдите! – Эрна поднялась из-за стола.
В дверях появился незнакомый человек средних лет. В комнате стоял полумрак, и Эрна не сразу могла разглядеть его. В глаза бросился высокий лоб, прямой подбородок и черные волосы. Одет он был в темный, видимо, синий макинтош и в руках держал шляпу.