Читать интересную книгу Дорога на Мачу-Пикчу - Николай Дежнев

— Сейчас мы спустимся вдоль луча сознания и я познакомлю вас с такими любопытными созданиями, уходить не захотите…

Я сделал попытку освободиться:

— Постойте, Карл, это очень важно! Если мы пройдем бессознательное до конца, я смогу найти дорогу в оставленный мною мир? Где-то там, — показал я рукой, — должна быть дверь…

Умолк, глядя на старика с надеждой. Он только покачал головой в круглой шапочке:

— Не хотел бы вас пугать, но!.. Те, кто уходит в глубины своего подсознания, назад уже не возвращаются. Грань между нормой и умопомешательством иллюзорна, ее можно перейти не заметив, а тогда уж обратной дороги нет. Билет в безумие всегда в один конец. Мир человеческой психики зыбок, в нем не на что опереться…

Карл замолчал и молчание это длилось долго. Не могу сказать, что меня охватило отчаяние, но и чаяния, если они у меня были, окончательно испарились. Тесею для выхода из лабиринта понадобилась нить Ариадны, мне оставалось полагаться лишь на себя самого. Я догадывался, что слова мои старика заденут, но делать было нечего:

— Не обижайтесь, Карл, но не могли бы мы оказаться в том месте, откуда начали спуск?

Он хмыкнул, как будто именно этого от меня и ждал. Выражение скорби на его лице сменила горькая ухмылка:

— Как будет угодно! По большому счету, я не познакомил вас и с сотой долей того, что вам стоило бы увидеть…

Луч прожектора погас и я услышал, как начали удаляться его шаги. Все люди одинаковы, ничего о себе не желают знать… — бормотал Карл на ходу и тихий голос его звучал горестно. Боясь остаться один, я поспешил за ним.

Не прошло и нескольких минут, как впереди забрезжил слабый свет и скоро мы оказались на песчаном склоне у валуна. За время нашего отсутствия туман вниз по склону несколько рассеялся, но подступал с вершины холма черной клубящейся стеной. Я тяжело опустился на камень. От нахлынувшей тоски хотелось выть. Делать-то что? Куда идти? Вернуться на берег Леты? Но это значит покориться своей участи, а уж Харон поставит в ней точку…

Вкрадчивый голос Карла вывел меня из прострации:

— Есть маленькая просьба, господин Дорофеев! Если в следующий раз вашим гидом окажется Зигмунд, сделайте милость, не говорите, как я о нем отзывался. Сами понимаете, мы коллеги, к тому же одно время я ходил у него в учениках…

Я обещал. Очень хотелось верить, что другого раза не будет. Поднялся, чтобы попрощаться со стариком, как вдруг в мою голову заскочила новая мысль:

— Скажите, Карл, а нельзя ли обойти лабиринт стороной?

Лицо его в бледном рассеянном свете сморщилось, на нем появилась гримаса обиженного в своих лучших чувствах человека:

— Попробуйте…

Я продолжал домогаться. Речь шла о жизни и смерти и не чьих-то там, а моих. Показал рукой в сторону сгущавшейся правее по склону белесой мглы.

— Что там за туманом?

Карл посмотрел на меня и понял, что так просто я не отступлюсь.

— Они называют свой вертеп Театром грез и иллюзий… — тяжело вздохнул. — Раньше это место было маленьким закутком, куда во время камлания наведывались шаманы, теперь там обосновались те, кто экспериментирует с измененным состоянием сознания… — хмыкнул с горечью: — Измененным! Хотя что такое сознание, пер се, ни малейшего представления не имеют. Жуткие, господин Дорофеев, наступили времена, одно слово — декаданс! — выставил, словно защищаясь, вперед ладонь. — Но меня это совершенно не касается, я в этот паноптикум ни ногой…

Сочтя свою миссию завершенной, он упер подбородок в грудь:

— Счастливо оставаться!

Оставаться?.. Где?.. Здесь?.. Ну уж нет! Я чувствовал, как в моих жилах вскипает злость. Нет, Карл, здесь я точно не останусь!.. Но старичка уже и след простыл. Из темноты до меня донесся звук его удалявшихся шагов…

10

Рабочий день профессора Ситникова выдался длинным, но усталости Павел Степанович не чувствовал. Ночью удалось выспаться, и не в кабинете на просиженном диване, а в собственной постели. В клинике многое успел, но была его душевному подъему и еще одна причина, о которой он вспоминал со смешком, как бы сам над собой подтрунивая, но вспоминал, а если быть точным, то не мог и не хотел о ней забыть.

Но и подыскивать случившемуся определение Ситников не спешил. Выбранные из будничного лексикона слова дают, как говорят психологи, установку, а какое у корабля имя, — думал Павел Степанович, сидя на ученом совете, — так он и поплывет. В точности то же самое происходит и с людьми. Описывая словами собственные чувства, человек, по сути, определяет свое к ним отношение, после чего психика в тайне от него принимается за подтасовку фактов, достраивает картину до требуемой. В результате желаемое выдается за действительное, что неизбежно приводит к разочарованиям и проблемам. Да и не мальчишка он, в конце-то концов, не восторженный гимназист, чтобы так вот, с первого взгляда…

Часы на стене показывали начало девятого. Так рано Ситников оказывался дома не часто. Медицинскому журналу давно уже была обещана статья, но руки все никак не доходили, и он решил провести свободный вечер с толком. Подсел к компьютеру и, привычно сосредоточившись, набрал крупным шрифтом название: «Коррекция нарушений гемостаза при острых повреждениях мозга.», поставил точку и задумался. Но вовсе не о том, о чем собрался писать. Училась в третьем классе с ним девочка у которой он стащил карандаш. Обычный, ничем не примечательный, засунутый тупым концом в пустую гильзу, но для него этот огрызок был дорог. Это был не просто карандаш, это был ее карандаш. Найдя утром на подушке дивана зажигалку, Ситников к своему удивлению испытал похожее чувство.

Ни черта мы не меняемся, — думал Павел Степанович, глядя мимо экрана на висевший на стене любимый пейзаж, — разве что становимся грустнее. Так и не начав статью, пошел на кухню варить кофе. Настоящий, не ту бурду, что приходилось для скорости хлебать в клинике. Положил в джезве три ложки свежесмолотых зерен и поставил на огонь.

Как там сказала Саша.?… — про себя он давно уже называл Александру Николаевну Сашей, почти целые сутки: — В его словах о конфликте с человечеством прозвучало много личного?.. Интересно, найдется ли на Земле человек, у кого этого конфликта не было бы! У нее самой?.. Очень сомнительно! Думающему человеку трудно радоваться мысли о принадлежности к зверинцу. Сидела, сложив на груди руки, рассматривала его, словно изучала, а все потому, что у нее, видите ли, тонкий музыкальный слух. Только что-то не похоже, чтобы этот дар небес принес ей счастье!.. — хмыкнул Павел Степанович и повел носом.

По кухне плыл горький запах сгоревшего до углей кофе.

— А черт, воду-то забыл! — взялся он за раскаленную ручку и, обжегшись, поспешил схватиться пальцами за ухо. Скинул джезве полотенцем в мойку и открыл кран. — Вот, оказывается, как обстоят мои дела!

Пришлось проветривать кухню и начинать все сначала.

Какая муха меня укусила завести разговор о дефиците любви? — удивлялся себе Ситников, доставая с полки кофемолку. — Психолог хренов, мог бы догадаться, что Саша, человек тонкий и ранимый, примеряет все сказанное на себя. Хотя, это не помешало ей поставить меня на место и как бы даже поменяться со мной ролями! — усмехнулся Павел Степанович, вспоминая появившуюся на губах Александры Николаевны улыбку. — А такси! Садясь в него, бросила ведь на мое окно взгляд! А клинический идиот в моем лице даже не помахал ей рукой. Возможно, она этого ждала…

С этой щекочущей самолюбие мыслью Ситников налил в кружку кофе и собрался было вернуться в комнату, как взгляд его упал на телефонный аппарат.

Что, собственно, мешает мне ей позвонить? — спросил сам себя Павел Степанович, заранее зная ответ. — Я лечащий врач, она могла вспомнить какие-то важные подробности, которые были упущены в разговоре. Что-то из того, о чем я сам писал в учебниках, но выяснить удивительным образом не удосужился. Нет ли, к примеру, у больного хронических заболеваний и не перенес ли он каких операций… — усмехнулся: — Начать надо с вопроса: когда последний раз Дорофееву вырезали аппендикс, это Сашу наверняка впечатлит!

Ситников опустился в приютившееся в углу кухни кресло и закурил.

Если подумать, о чем поговорить найдется. Машина, как он заметил, со стоянки исчезла… можно осведомиться о ее состоянии… Не машины, конечно, а Саши, — принялся он выстраивать логику, хотя прекрасно знал, что в жизни по писанному не получается. Но игра приносила щемящее удовольствие и Павел Степанович продолжал фантазировать: — Хорошо было бы дать ей знать, что он теперь чувствует… А если это Саше безразлично! Что вообще он знает о ее жизни? Но тогда, — решил Ситников, — я совершенно не разбираюсь в людях!..

Приблизительно так дело и обстояло: в людях Ситников не разбирался и их не понимал. То есть, понять-то было не сложно — чего там понимать-то? — но принять то, чем зачастую они живут, Павел Степанович не мог, душа не принимала. И не потому, что был снобом и высокого о себе мнения — кому-то это может показаться смешным — но ему казалось, что дарованное чудо жизни не должно растрачиваться по мелочам.