Я целую тебя и понимаю: рай реален. Тут. Тает на маленьком остром влажном языке. Таится между разомкнутыми губами. Пронизывает сбитое дыхание.
Я не поэт. Но у тебя во рту рифмую строки. Так, что дьявол сгорает от зависти. Сильнее. Жестче. Еще. Ничего вкуснее этих судорожных всхлипов не пробовал.
Я почти кончаю от того, как твои стоны раздирают мою глотку.
- Ник, - сдавленный шепот продирает изнутри. – Ник… Никита… Ник.
Она просит. О чем? Прекратить. Остановиться. Отступиться от того, что давным-давно по праву мое. Верно? Да?
Отрываюсь. Нависаю над своей добычей. Дышу тяжело. Рычу. Сам не представляю, как себя к такой пытке принуждаю, бешеный зов похоти сдерживаю.
Я не могу. Прерваться. Замереть. Отступить. Не могу. Она сама виновата. Сама. Не стоило падать в грязь, расшибать нос, заливаться кровью. Не стоило воплощать в жизнь жуткие и порочные фантазии. Не стоило целовать меня. Дразнить мою тьму. Затевать игру.
Зверь вернется обратно в клетку.
Но сперва утолит голод. Позабавится. По-настоящему. Без запретов. Без тормозов. Уйдет в отрыв. Напьется свежей кровью. Насытится сочным мясом.
- Прошу, Ник, я хочу видеть твои глаза, - ее пальцы как лед на моих щеках, а остаток фразы вынуждает разом оглохнуть: - Когда ты возьмешь меня.
Глава 20
Увязаю в грязи. Утопаю. Погружаюсь в густую жижу глубже и безнадежнее. Позволяю ей проникнуть внутрь, пропитать каждую клетку. Отдаюсь вязкой темноте.
Жажду еще. Сильнее. Больнее. Жестче. Упасть и разбиться насмерть. Потеряться во мраке. Пропасть. Сгинуть на веки вечные.
Но только в его руках. Под ним. Хочу всего. Одержимого. Дикого. Бешеного. Самого преступного. Самого запретного. Высоковольтным разрядом под кожу.
Я пьяна. Не от вина. От аромата чистого греха. Хищного, терпкого, ранящего до крови. А вины не чувствую. Даже слабой тени. Не раскаиваюсь ни капли. Падаю ниже. Срываюсь. Обращаюсь в животное. Не узнаю эту пугающую голодную самку. Не осознаю реальность вокруг. Ничего не понимаю. Не улавливаю.
Что я творю?
- Ник, - шепчу прямо в жадный рот. – Никита… Ник.
Утробное рычание сотрясает. По моим жилам разливается, плоть пронизывает, течет вдоль позвонков. Насквозь вспарывает.
Он разрывает поцелуй. Нависает надо мной. Алчно скалится. Большего желает, гораздо большего. Не скрывает.
Зверь подчиняется. На миг. Этого хватает.
- Прошу, Ник, - сдавленно бормочу я.
Провожу пальцами по его щекам. Медленно, осторожно, едва дотрагиваюсь. Уже не чувствую холода, не замечаю дождя. Мои ладони жаром обдает. Выжигает.
Какие черты. Резкие, острые, точно в гранитном камне высеченные. Режусь невольно, однако боли не ощущаю. Ничего не ощущаю. Бой крови оглушает.
Не верю, что действительно говорю это:
- Я хочу видеть твои глаза, - губы жутко печет. – Когда ты возьмешь меня.
Злая ирония. Жестокая. Убегать от него. Мчаться прочь со всех ног. Удирать, не оборачиваясь.
А потом самой рухнуть к его ногам. Скользнуть в объятья. Сдаться. На принципы наплевать. Разврату отдаться.
Здесь. Посреди темной улицы. В грязи. Рядом с парком, где столько раз бывала с мужем, с детьми. Почти как в собственной постели низменным порокам предаться.
Я поступаю, будто последняя шлюха. Сама целую мужчину. Сама обвиваю громадные плечи руками, выгибаюсь и послушно раздвигаю ноги, обнимаю крепкие бедра, издаю стон за стоном и трусь о мускулистое тело, точно кошка в период течки. Сама умоляю себя оттрахать. Это безумие.
Но почему все кажется таким правильным?
Вкус крови на губах. Запах сырой земли.
Я полностью обнажена. Одежда разодрана. Ткань пущена на лоскуты. Безжалостно растерзана. Порвана на куски. Изувечена. Лохмотья отброшены в разные стороны.
Должно быть неприятно. Сыро. Стыдно. Гадко. Должно? Наверное. Но я не чувствую ничего подобного. Разум отключается, содрогаясь в сладком дурмане.
Рваные толчки пульса ударяют по взмокшим вискам. Мышцы сокращаются, немеют от напряженного предвкушения. Мелкая дрожь сводит плоть тягучими спазмами.
Проклятье. Еще не поздно прекратить. Не поздно. Еще можно… Нет.
Я этого с первого дня желала. Увидела его – и пропала. Погибла. Когда он рядом весь мир расплывается. Растекается. Стены становятся мягче воска. И воля обращается в пепел.
Я его сама приманила. Привлекла. Глазами пожирала. Звала. Саму себя предала и продала первому встречному. Бандиту. Убийце. Кровожадному хищнику.
Боже. Однажды он меня уничтожит. Сожжет. Искалечит. Разломает на части. Разрушит до основания. И что? Пускай. Только бы продолжал смотреть вот так. Раздирая, до затаенной сути оголяя.
Нужно бороться. Сражаться. Сопротивляться.
Зачем? День. Два. Неделя. Месяц. Год – если повезет. И я бы к нему приползла. Лично. Без какого-либо принуждения. На коленях. Падшая женщина. Пропащая.
Огромные горячие ладони накрывают мои бедра. Сжимают до боли.
Зеленые глаза прошивают насквозь. Распинают посреди влажного грунта, окунают на дно, даже ниже погружают. Пронзают, пропускают электрический ток по заледеневшим венам. Разряд за разрядом. Режут грудь, ребра выламывают.
Зверь берет свое. Толкается вперед. Грубо. Мощно. Резко. Заполняя до предела. Выбивая воздух из легких. Вышибая надсадный вскрик из горла.
Это ощущается как ожог. До мяса. До кости. До мозга. До сердца. И гораздо глубже. Низ живота охвачен всполохами дикого пламени. Судороги сводят мышцы. Тело разбивает дрожь.
Его член, будто надвое меня раскалывает. Раздирает. Все самое темное и порочное, грязное на поверхность выталкивает.
Господи. Боже. Еще.
Податливо выгибаюсь. Подаюсь вперед. Желаю впитать жар. Совершаю скользящее движение, окончательно сливая наши тела воедино. Задыхаюсь от чувства пьянящей наполненности.
Надежда гаснет. Мрачнеет, темнеет, чернеет. Ясные краски сожраны одержимой похотью, подчинены животным рефлексам, порабощены хищной натурой.
Зверь замирает. Разгоряченный. Мускулистый. Каменный. Шумно втягивает воздух у моей шеи, склоняется и проводит языком там, где бешено пульсирует яремная вена, пробует чувства на вкус.
А потом снова тяжелым взглядом припечатывает.
Его глаза как ночь. Два раскаленных угля. Обсидиан. Когтями Сатаны внутрь впиваются, терзают трепещущую плоть. Клеймят.