Семен Гудзенко
Бесконечная баллада
Я всю Европу пересек.
Идя в огне атак,
Два раза вдоль, три — поперек.
Четыре — просто так.
За это время я везде
И всюду побывал:
На Висле был, по Рейну плыл
И в Одер поплевал.
А как жилось мне, Боже мой.
Не жизнь, а парад.
Два студебекера за мной
Возили шоколад.
На ста перинах спал, ей-ей! —
Вот так я, братцы, жил!
Поил духами лошадей.
Пирожными кормил!
Уже немало тысяч строк
Написано мной, как
Я всю Европу пересек
Два раза вдоль, три — поперек.
Четыре — просто так.
За это время я везде
И всюду побывал.
На Висле был. по Рейну плыл…
И так далее…
1945
После атаки
Когда на смерть идут — поют.
А перед этим можно плакать!..
Разрыв. — и умирает друг…
Разрыв, и лейтенант хрипит!
Бога ради. Бога ради.
Не рассказывайте мне.
Как вы в городе Араде
Позабыли о войне.
С. Гудзенко
Когда за стол сажусь — боюсь.
А перед этим можно плакать,
Я десять раз бывал в бою,
Я двадцать раз бывал в атаках.
Но самый страшный в жизни час —
Час непонятного рожденья,
О, кто не знал его из вас.
Рождения стихотворенья!
Минуты рвутся в тишине,
В огне махорочного дыма.
Стихи! Но только о войне,
И, значит, вновь проходят мимо
Другие темы, о другом.
Лишь ты, военная поэма.
Мне кажется, на мне одном.
Вот здесь, на шее. эта тема.
Читаю я. Сидят вокруг
Товарищи былых сражений.
Разрыв! И засыпает друг
От грохота стихотворений.
Разрыв! И лейтенант храпит.
Забыв походы и печали.
Как засыпали после битв
Ровесники, однополчане!
Я твердо обещаю впредь
Писать по-новому в тетрадях.
Не нужно так меня жалеть.
О, ради Бога, Бога ради!
1945
Наум Мандель
(будущий Н. Коржавин)
Вдосталь поблуждав на белом свете.
Испытав мороз, жару и зной.
Я люблю в стихах увидеть ветер —
Настоящий, грубый и земной.
Я рожден от киевского ветра…
Н. Мандель
Ветер, ветер,
ты могуч!
Верьте, а хотите и не верьте.
Утверждаю, сам не зная как.
Я рожден от киевского ветра.
Кто не верит, значит, тот дурак.
Мой отец — вот этот самый ветер,
А интеллигенция мне мать.
Потому-то лучше всех на свете
Я стихи умею понимать.
Я могу, взлетев, усесться в лужу
И опять подняться в небеса.
Потому что не всегда как нужно
Ветер славы дует в паруса.
Столько есть ветров, что нам ужасно.
Ветер в каждой есть моей строке.
А поэзия — прекрасный насморк.
Схваченный на этом сквозняке.
Я вполне запутанный, но все же
Не смотрите косо на меня,
Я хороший, я такой хороший.
Что наверно — самый лучший я.
Те ж, что говорят, что Мандель плохо
Пишет гениальные стихи.
Те враги России и эпохи.
Самые опасные враги.
За свои стихи я не в ответе.
По секрету сообщу молве,
Потому что их навеял ветер.
Бесконечный ветер в голове.
Лучше не хвалите, не жалейте,
Я покамест дым лишь без огня.
Вынесите вы меня на ветер.
Чтоб сильней проветрило меня!
1945
Александр Межиров
Как делили сухарь
Мы
стоим
на немыслимом
рубеже.
Мы в болоте, в кювете, в колодце
живем!
Тридцать третью ночь мы не спим,
И уже
Тридцать третий день не едим и не
пьем!
Разрываются мины в моем блиндаже
И в стотысячный раз разрывают меня.
Мы стоим,
повторяю,
на рубеже,
И как сказано выше, тридцать три дня!
Отсюда не выйдешь! Здесь огненный
шквал!
Здесь ни книг, ни кино, ни театров нет!!!
Наш кювет в окруженье глухое попал,
И обложен блокадою наш кювет.
И вдруг старшина, таежный глухарь,
Танком раздавленный, встал с земли.
Вынул из-под танкетки сухарь
И приказал:
— Дели!
Мы грызли зубами, кололи штыком.
Прикладами брали его на прицел.
Рубили лопатами и топором.
Я даже попробовал
сапогом.
Но сухарь оставался цел!
Его мы — под танки и под обстрел.
Прошел ноябрь,
декабрь,
январь,
Но бродяга-сухарь оставался цел.
Оставался цел
матерый сухарь.
А ночью под пулеметным огнем
Пробежала мышь по лесам, по полям.
Взмахнула хвостищем, и этим хвостом
Разрубила матерый сухарь пополам.
Мы стояли вокруг, зубами скрипя.
Мы точили о зубы стальные штыки!
Вот постойте, немного приду в себя
И опять
напишу
про сухарь
сти —
хи!
1945