свет. — Зрачки реагируют. Физически он в полном порядке, думаю, у него посттравматический шок.
— Неудивительно, — вторит другой голос. — Никому не пожелаешь такого дежавю.
Чья-то рука сжимает плечо:
— Трипп, с тобой все в порядке. К сожалению, мы не дозвонились до твоего отца. Кому еще мы могли бы сообщить?
Не понимаю, о чем они и зачем им мой отец. Зато на последний вопрос могу ответить не задумываясь.
— Никому, — говорю. — Больше звонить некому.
* * *
Пару часов спустя я более-менее пришел в себя. Сижу в полицейском участке вместе с Региной. Насколько я понял, ей позвонила Бринн, та закрыла пекарню и примчалась за мной в больницу.
— Не стоило срываться, — говорю. — Я мог дать им… Я должен был дать им номер Лизы-Мари.
— Нет уж, — отрезает Регина, которая всегда уговаривала меня помириться с матерью, но после инцидента с интервью Гуннару Фоксу, по-видимому, сдалась. Она похлопывает меня по руке, что у нее приравнивается к задушевным объятиям. — Как-нибудь обойдемся.
Я попал в больницу вместе с телом мистера Соломона, от вида которого, судя по всему, и слетел с катушек. Сам я мало что помню. Последняя картинка перед глазами — это рука Бринн на перилах и ее «не-ет», обращенное в гостиную.
Регина считает, что мне повезло. «Незачем такое помнить», — заявила она в ответ на мое признание.
Вот только наш старый знакомый Патц, который усаживается напротив, вряд ли с ней согласится. Он смотрит на меня чуть ли не с сочувствием:
— Как себя чувствуешь?
— Хорошо, — на автомате отвечаю я.
— Ты не обязан ни о чем рассказывать, пока тебе не станет лучше или пока не появится твой отец.
— Он спит, — говорю. — И проспит еще долго. Пускай. Я отвечу на ваши вопросы, лишь бы сюда не возвращаться.
Инспектор Патц переводит взгляд на Регину:
— Вы считаете, он справится?
Она снова похлопывает меня по руке:
— Если он сам так считает. Только при чем здесь полиция, Стивен? Я думала, старина Ричард упал и ударился головой?
Старина Ричард. Мистер Соломон, который выращивал гигантские цветы и приветливо махал нам после футбольных тренировок. Умом понимаю, что он мертв, но не могу в это поверить.
— Все верно, — говорит Патц. — Только у нас есть основания подозревать кражу. Мы не нашли его красного ящика для рыболовной снасти, помните такой? — Регина кивает; мистер Соломон не раз расплачивался с ней в пекарне. — Может, одно с другим и не связано, но до поры дом считается местом преступления. Мы поговорили с Бринн Галлахер — она очень помогла, и теперь у нас есть почти вся информация. Любая деталь от Триппа — дополнительный бонус.
Последний раз я видел Бринн в доме мистера Соломона. Или она заходила в больницу?.. Что она теперь обо мне думает? От этой мысли мутит. Отлично проявил себя в момент кризиса, Тэлбот.
Стыд — еще не самая большая проблема. Хуже всего то, что в отключке я мог проговориться. Что я наплел?
— Я не знаю, что говорил, — произношу я вслух, поднимая глаза на инспектора.
Тот с каким-то чрезмерным рвением хватает со стола ручку и спрашивает:
— Когда?
Нашел с кем откровенничать. Где у меня мозги?
— Я не знаю, что видел, — поправляю себя. — Не помню.
— Ничего страшного. Мы беседовали с твоим врачом. Он сказал, что память может вернуться, но форсировать не стоит. Просто расскажи все по порядку с вашего приезда. Бринн могла чего-то не заметить.
Стараюсь изо всех сил, однако по обреченному выражению лица инспектора Патца ясно, что пользы от меня ноль. В какой-то момент он откладывает ручку и просто кивает под мой бубнеж.
— Ну хорошо, — наконец говорит он, захлопнув тетрадь. — Слава богу, у Бринн наметанный глаз. Подающей надежды журналистке внимание к деталям очень пригодится.
— С журналистикой она распрощалась, — говорю.
— Разве? А стажировка? — удивляется инспектор Патц.
— Какая стажировка?
Смотрю на Регину, которая в таком же недоумении.
— В «Мотиве», — отвечает инспектор. — Знаете, документальное телешоу о преступлениях? Интересно получилось, мы как раз перед этим разговаривали с одной из их продюс… — Он прерывается на полуслове и хмурится, видя мою реакцию. — Ты об этом не знал?
— Нет, — говорю и так сильно сжимаю пальцы на коленях, что костяшки белеют, — не знал.
Глава 23. Бринн
Я облажалась по всем статьям.
Перед родителями, потому что не рассказала им о полученном в школе ударе в висок и о направленном на меня ружье. Все это всплыло во время дачи показаний в полиции, и теперь родители вне себя.
Перед дядей Ником, которому здорово влетело за то, что хранил мой секрет.
Перед Карли, потому что нарушила обещание не ходить к мистеру Соломону. К тому же ей теперь расхлебывать кашу с Рамоном д’Артуро, который считает, что она «позволила ребенку скомпрометировать фирму».
Перед Надей и Мэйсоном, которые обиделись на то, что я умолчала о своей стажировке в «Мотиве».
И еще наверняка перед Триппом, хотя не знаю точно за что — ни на звонки, ни на сообщения он не отвечает. Сегодня с утра зашла в «Луч света» и застала там только Регину, которая еще издалека покачала головой. Даже Эл, похоже, во мне разочарован: стукнул пару раз хвостом по полу, не двигаясь с места.
«Триппа здесь нет», — сказала Регина.
«Он не болен?» — спросила я.
«Физически нет».
«А в остальном?»
«Пусть сам тебе расскажет», — ласково, но твердо сказала Регина.
Сестра — единственный человек, который меня еще как-то выносит. Отсиживаюсь с ней в комнате, пока родители обсуждают с Карли целесообразность продолжения моей стажировки в «Мотиве». Сестра притащила с собой коробку с фокусами и, как в детстве, перебирает ее содержимое, а я лежу на кровати, уставившись в потолок.
— Во всем этом есть плюсы, — изрекает Элли. — По сравнению с твоим теперешним провалом дикпики как-то поблекли.
— Утешительного мало, — стону я, поворачиваясь к окну.
Ожидаю очередную колкость, потому что так сестра обычно подбадривает. Вместо этого она вздыхает:
— Знаю. Мне самой тошно. Бедный мистер Соломон.
К горлу подкатывает ком, глаза щиплет от слез.
— У него на носке была дырка, — говорю, и тут меня прорывает. Уж не знаю, чем мне так запала именно эта подробность, но каждый раз, когда вспоминаю о дырявом носке, слетаю с катушек. Элли обнимает меня сзади, я сворачиваюсь в положение зародыша, рыдая так, что болит буквально все.
— По крайней мере, он прожил долгую жизнь, — всхлипывает сестра, гладя меня по волосам. — Хорошую, долгую жизнь. Наверняка был счастлив. Возможно, оно и к лучшему