— Ну, о том после погутарим, — уклончиво сказал есаул. — Ныне прислал сюда губернатор своих людей, велел им, с тобой и товарищами твоими согласясь, отогнать в Азов табун войсковых коней… Собирай своих не мешкая, дабы сегодня ночью то дело справить. А тем и полное оправдание старых грехов твоих перед государем явлено будет…
— Опасаюсь, не соберу враз казаков-то, — заколебался Фролов, все еще сомневаясь в хитром булавинском есауле. — Кабы до завтра погодить…
Есаул мотнул головой, возразил строго:
— Нельзя. Булавин приказал наказному, чтоб завтра с утра всех подозрительных в кандалы ковать… А в том списке тебя первым я узрел.
Фролов более не колебался. Договорились об остальном без спора. И вскоре возглавляемый Фроловым небольшой отряд казаков направился на рысях по дороге в придонские луга.
Тимофей Соколов, возвращаясь домой, завернул к дому наказного атамана, постучал в окошко. Зерщиков сам открыл, промолвил почти шепотом:
— Ну, что?
— Слава богу, Илья Григорьич…
— Без оплошки ли сделано?
— Комар носу не подточит. Покойной ночи вам!
…Спустя несколько дней в войсковом кругу слушали грамоту, присланную князем Долгоруким. Сообщая о разгроме Сумского полка, вышний командир требовал от атаманов и казаков:
«И вам бы, памятуя свое обещание великому государю, товарищам своим и иным никому чинить так не велеть, чтоб неповинной крови и разорения никому не было. И Семена Драного, и Беспалова, и Никиту Голого и иных своевольцев, которые без вашего войскового совету то чинили, взять и ко мне прислать. А как вы их ко мне пришлете, то вам будет во оправдание и во всем очистка. И за такую верную вашу службу от великого государя получите пребогатую милость и жалованье».
Как только войсковой писарь прочитал эти строки, казаки заволновались, закричали:
— Исполнить по грамоте! Взять своевольцев, отвезти в Валуйки. Не хотим за воровских атаманов ответ держать. Не хотим разорения. Взять своевольцев, взять!
Булавин попробовал крикунов утихомирить:
— Опомнитесь, браты! Где видано, чтоб своих выдавали? Не слушайте смутьянов!
Из круга перебили:
— Ты много говоришь, а с повинной к государю не посылаешь. Царские войска придут — все через тебя пропадем.
Булавин, гневным взглядом выискивая в кругу зачинщиков, пригрозил:
— А тех недругов, коими раздор на Дону чинится, давно кандалы ожидают и высылка.
Казацкая толпа на минуту затихла, потом вновь забурлила:
— Всех не перекуешь! Ныне нас в согласии много! Самого тебя в кругу поймать можем!
Кондратий Афанасьевич, сопровождаемый Зерщиковым и наиболее преданными старшинами, возвратился с круга потрясенный. Не сдержавшись, скрипнул зубами:
— Поджечь бы проклятый Черкасск да на Кубань податься…
Зерщиков молча переглянулся со старшинами, заметил:
— За что ж твоя немилость на всю нашу станицу-то? В семье не без урода, крикуны всюду водятся, а тут в единомыслии с тобой казаков множество…
— До сердца довели, не ожидал этакого, — признался со вздохом Булавин. — А тебе, Илья Григорьевич, нужно бы тех крикунов лучше сыскивать.
— Я о том и хотел с тобой гутарить, — спокойно произнес Зерщиков, доставая бумагу и протягивая ее Булавину. — В сильном подозрении у меня означенные казаки…
Булавин, просмотрев список, приказал всех, отмеченных взять под караул. И тут же было решено увеличить личную охрану войскового атамана до пятидесяти человек. Начальниками охраны поставлены есаулы Степан Ананьин и Карп Казанкин. Оба из рыковских надежных станичников.
А ночью в Черкасск приехали казаки с письмом Игната Некрасова, извещавшего подробно о взятии Царицына. Булавин приободрился. Станичным попам велел служить благодарственные молебны, кабацким сидельцам поить казаков вином безденежно, а пушкарям палить из пушек. Два больших приволжских города, Камышин и Царицын, стоят заедино с вольными донскими казаками. А коль будет счастье, и Астрахань вскоре соединится…
Однако не все радовало. Беседуя с гонцами, Булавин выяснил, что еще прежде их послан был Некрасовым из Царицына племянник Левка… Куда же он девался? Булавин любил Левку и сильно встревожился. Он послал во все стороны конных и пеших разведчиков, но все поиски оказались тщетными. Булавин терялся в мрачных догадках.
И лишь случайно спустя несколько дней из перехваченного казаками донесения азовского губернатора узнал о судьбе племянника. Толстой писал царю:
«Сего Государь июня в десятый день посланные мои поймали родного племянника вора Кондрашки Булавина Левку Акимова сына Булавина, который послан от него Кондрашки из Черкасского с вором Игнаткой Некрасовым на Хопер… И с ним Игнаткой да Лунькой Хохлачем для воровства был на Камышенке и у Саратова, и ехал от них с ведомостью в Черкасской к дяде своему Кондрашке. И ныне он Левка держится в Троецком за крепким караулом».
II
Булавин, вероятно, так никогда и не узнал, какой громовой отзвук по всей стране дало поднятое им восстание, с какой лютой злобой произносилось его имя боярами, царедворцами, помещиками и с какой любовью и надеждой шептали это же имя обездоленные люди. Но до сих пор хранятся в архивах сотни пожелтевших от времени всяческих воеводских доношений, отписок и показаний, свидетельствующих о размахе булавинского движения в грозное лето тысяча семьсот восьмого года.
Заглянем же в эти бумаги…
Под Воронежем у помещика Веневитинова крестьяне самовольно рубят лес, а работать в поле и платить оброк отказываются. Веневитинов едет в Воронеж, слезно просит воеводу Колычева прислать в имение солдат и наказать ослушников, дабы «впредь никакой скверны и воровского поползновения не было». Воевода отпустил нескольких солдат. Веневитинов начинает расправу. Крестьян хватают, беспощадно порют, но они упорно повиниться не желают и угрожают:
— Будут-де скоро в здешних местах казаки от Булавина, всех вас мучителей жестокосердных переведут.
Как только солдаты из имения ушли, крестьяне подожгли господскую усадьбу. А четверо зачинщиков на другой день убежали неизвестно куда.
Под Тамбовом, как сообщает воевода, продолжается «всенародное возмущение и разорение здешнего края». Государевы лесные работы не производятся, ратные люди разбежались. Большая часть вотчин разгромлена. Близ самого города стоят воровские казаки и калмыки. В лесах и оврагах таятся шайки вольных гулящих людей. Дворянам и дьякам носа нельзя показать на больших дорогах. «Служилые из городов всяких чинов люди, укрываясь от службы и податей, и волостные и монастырские и помещичьи крестьяне, отбывая тягл и платежей и помещиков, живут самовластно». Провианта в городах нет. Сбор податей прекратился. Жалованье солдатам и чиновникам платить нечем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});